Вильгельм Гумбольдт - 94 Избранные труды по языкознанию

На языке луле парт, пасс., например, обозначается формой a-le-ti-pan'сделанный из земли'. Однако буквально это сочетание слогов обозначает 'землю из они делать' (Erdeaussiemachen) (3-е лицо мн. ч. наст. вр. от tic'я делаю').

Понятие инфинитива, как он был известен грекам и римлянам, также приписывается, если не всем, то большинству американских языков, исключительно в результате ошибочного принятия других форм за инфинитив. Инфинитив в бразильском языке является самым настоящим субстантивом: iucaозначает 'убивать' и 'убийство', саги —'есть' и 'еда'. 'Я хочу есть' передается сочетанием checaruai-pota, что дословно значит 'мою еду я хочу', или, с добавленным к глаголу аккузативом, — ai-caru-pota. Глагольная природа данного сочетания слов сохраняется лишь за счет того, что оно управляет в аккузативе другими существительными. В мексиканском языке наблюдается аналогичное добавление инфинитива, выступающего в качестве аккузатива к управляющему им глаголу. При этом инфинитив выражается посредством того лица в футуруме, о кбтором идет речь: ni-tlagotlaz-nequia'я хотел любить', что буквально означает: 'я, я буду любить, хотел'. Ninequiaозначает 'я хотел'. В результате присоединения к данной форме формы 1-го лица ед. ч. футурума flafotlaz'я буду любить' целая фраза превращается в одно слово. Однако тот же самый футурум может стоять и после управляющего глагола в качестве самостоятельного слова и передаваться, как это вообще характерно для мексиканского языка, только при помощи включенного в конструкцию местоимения с: ni-c-nequiatlagotlaz'я это хотел', то есть 'я буду любить'. Подобное двоякое положение по отношению к глаголу свойственно также существительным. Таким образом, в мексиканском языке в инфинитиве понятие футурума связывается с понятием существительного. Футурум выражается при помощи склонения (Beugung), существительное — при помощи конструкции. В языке луле оба глагола, один из которых управляет инфинитивом, непосредственно следуют один за другим в качестве двухverbafinita: caictucuec'я имею обыкновение есть', что, однако, буквально означает: 'я ем, я имею обыкновение'. Как проницательно заметил профессор Бопп, даже в древнеиндийском языке инфинитив является отглагольным именем, стоящим в аккузативе, что по форме совершенно аналогично латинскому супину. По этой причине он не может употребляться столь же свободно, как в греческом или латыни, языках более близких к природе глагола. Он также не имеет пассивной формы, и если таковая необходима, то вместо инфинитива используется управляющий им глагол. В результате употребляется выражение 'eswirdessengekonnt', а не 'eskanngegessenwerden'.

Из приведенных примеров следует, что нельзя рассматривать инфинитив во всех этих языках как исконно присущую им форму. Гораздо важнее описать в соответствии с их подлинной природой способы выражения инфинитива, заменяющие его, и отметить при этом, каким требованиям, предъявляемым к инфинитиву, удовлетворяет каждый из этих способов, поскольку ни один из них не выполняет всех этих требований.

Бывают случаи, когда в том или ином языке обозначение какого-либо грамматического отношения не точно соответствует понятию реальной грамматической формы. Такие случаи характеризуют своеобразие языка, а сам язык, в котором это имеет место, даже если бы он был в состоянии выразить абсолютно все своими собственными способами, все же отстоял бы далеко от соответствующего способа развития идей, ибо момент, когда эта задача выполняется успешней, наступает тогда, когда человеку, помимо материального результата его речи, уже не безразличны ее формальные свойства. Этот момент не может наступить без участия и воздействия языка.

Слова и существующие между ними грамматические отношения являются в нашем представлении двумя совершенно различными сущностями. Первые суть подлинные предметы языка, вторые — лишь отношения между ними, однако речь возможна только благодаря их взаимодействию. Грамматические отношения, если даже они не обозначены в языке, можно создать в своем представлении, и язык может быть построен таким образом, что недостаточная точность и неполнота понимания, по крайней мере до определенной степени, могут быть преодолены. Таким образом, несмотря на наличие определенных выражений для грамматических отношений, подобный язык имеет в своем распоряжении грамматику без собственно грамматических форм. Если, например, падежи образуются в языке при помощи предлогов, которые добавляются к остающемуся без изменения слову, то грамматическая форма отсутствует, а существуют лишь два слова, грамматическое отношение между которыми можно условно предположить. Так, форма e-tiboaв языке мбайя означает не 'через меня', как это принято переводить, а 'я через'. Связь между этим существует лишь в сознании того, кто это себе представляет, а не в связи знаков языка. L-eman'iв том же языке означает не 'он желает', а 'он' и 'желание' или 'желать', причем все это не связано каким-либо характерным для глагола образом и более сходно с выражением 'его желание', тем более что префикс 1, собственно, является притяжательным местоимением. Однако и в данном случае глагольное оформление существует условно, в сознании. Тем не менее как одна, так и другая формы довольно удачно выражают падеж имени и лиц о глагола.

Для того чтобы развитие идей происходило строго определенно и вместе с тем быстро и плодотворно, сознание должно освободиться от чисто условного представления о грамматических формах. Грамматические отношения, так же как и слова, должны обозначаться при помощи средств языка, поскольку в акте сознания, представленном в звуке, заключается все тяготение языка к грамматике. Грамматические знаки, однако, не могут быть одновременно словами, обозначающими вещи, поскольку в таком случае они вновь оказываются в изоляции и нуждаются в новом дополнении.

Если из числа подлинных обозначений грамматических отношений будут исключены оба средства — порядок слов с условно предполагаемыми между ними отношениями и предметные обозначения, — то из этих средств не останется ничего, кроме модификации слов, обозначающих вещи. Это единственное и является истинным понятием грамматической формы. К средствам, передающим грамматические отношения, можно отнести также еще и грамматические слова, отличающиеся тем, что в целом они обозначают не предмет, а только лишь отношение, причем отношение грамматическое.

Развитие идей лишь тогда примет подлинный размах, когда дух познает удовлетворение от выражения мысли самой по себе, а это всякий раз зависит от интереса к самой форме мысли. Этот интерес не может пробудиться языком, которому не свойственно представлять форму как таковую; возникая сам по себе, такой интерес не может найти удовлетворения в каком-либо из подобных языков. Следовательно, пробуждаясь, интерес этот изменяет формы языка. Если же язык каким-либо иным путем обретает подобные формы, то тогда интерес возникает совершенно внезапно.