Герман Дилигенский - Социально-политическая психология

В июле 1993 г. на вопрос «кто больше других виноват в том, что нам приходится сталкиваться с такими трудными проблемами?» (всероссийский опрос ВЦИОМ) лишь 13% опрошенных россиян дали «объективистский» ответ, выражающий понимание сложности причин кризиса, невозможности какого–то однозначного и тем более персонифицированного их объяснения — «мы все». Большинство же выбрало ответы, обозначающие какого–то одного главного виновника: или высшего руководителя страны М. Горбачева 40 — 42%, Б. Ельцина — 32% или — значительно меньше — политические институты и течения (Верховный Совет, правительство, коммунисты, демократы — от 1/10 до 1/4 опрошенных). На другой, более ориентированный на сегодняшнюю ситуацию, чем на прошлое, вопрос «кто представляет сейчас наибольшую угрозу для России?» ни один из предложенных вариантов ответов (различные иностранные государства, внутренние угрозы) не собрал большинства: ответ «бывшие коммунисты» дали 27%, «США» 26, «евреи» — 18% опрошенных [34] ВЦИОМ: Экспресс–выпуск. 1993. № 31, 37. . Хотя мнения, поддержанные россиянами, так или иначе соответствуют представлениям, распространявшимся прессой и лидерами различных политических течений, их невозможно свести к простому отпечатку противостоящих идейно–политических платформ. Во–первых, центральные тезисы этих платформ о «вине» коммунистов, Верховного Совета или, напротив, правительства, демократов–реформаторов, «Запада» поддержало меньшинство респондентов. Во–вторых, М.С. Горбачев занял среди «виноватых» гораздо более значительное место, чем то, которое уделяла ему политическая пропаганда и информация. Следует, правда, учитывать, что в свое время негативный имидж президента Союза интенсивно распространялся прессой и политиками едва ли не всех направлений (при всей противоположности мотивов его критики), однако в конкретной ситуации политической борьбы лета 1993 г. они практически предали его забвению. Так или иначе, возникает вопрос, почему одни идейно–политические стереотипы (антикоммунистические и антиреформаторские) нашли меньший, а другие, персонифицированные (антигорбачевские, антиельцинские), больший отклик в массовом сознании? Причем по сравнению с периодом 1990–1991 гг. заметно значительное ослабление преобладавших тогда в России антикоммунистических (антиноменклатурных) и проельцинских настроений.

Среди причин можно назвать склонность массового сознания к образно–эмпирическому типу познавательной активности, непосредственно воспринимаемые образы являются «строительным материалом» конструируемой им картины общественной действительности. Политический лидер, находящийся в наши дни благодаря телевидению в сфере сенсорного восприятия своих сограждан, обладает качествами «образности» и «эмпиричности» гораздо больше, чем политические институты и течения; в этом одна из предпосылок персонификации массовых политических представлений. Личность высшего руководителя как бы отождествляется не только со всей системой власти, но и с вектором наиболее заметных экономических, социальных и политических процессов, его действия или бездействие считаются их решающей причиной, а та объективная обстановка, в которой он действует, роль противостоящих ему сил и факторов не замечаются или отодвигаются на задний план. Значение обещаний, даваемых лидером в начале своего правления, ожиданий, связанных с его именем, психологически гипертрофируется, и тем сильнее бьет по его имиджу разочарование, вызванное несбывшимися надеждами. Такова судьба образа М. Горбачева и в значительной мере Б. Ельцина.

Партноменклатура в период власти КПСС поддавалась образноэмпирическому восприятию не в меньшей мере, чем высшие руководители: любой советский человек сталкивался в своей жизни с представителями всемогущей партийной власти. Однако после августа 1991 г. ее образ в массовом сознании начал блекнуть: хотя многие ее бывшие представители продолжали под новыми титулами выполнять властные функции, они уже не ассоциировались с понятиями «коммунисты», «партаппарат». Негативный образ Горбачева оказался прочнее: ведь после его ухода страну потрясали те же кризисные процессы, которые развернулись в период перестройки. И в том, и в другом случаях проявилась существенная особенность образно–эмпирических знаний: в отличие от идеологических и абстрактно–теоретических стереотипов, «общих идей» они опираются на впечатления, полученные «здесь и сейчас» (т.е. сегодня или в очень близком прошлом), если они не подкрепляются аналогичными новыми впечатлениями или не формируют устойчивые стереотипы, они быстро заменяются новыми образными представлениями.

Все сказанное отнюдь не противоречит отмеченному выше тяготению данного типа познания к здравому смыслу и реализму. Ведь, например, в цитированных только что суждениях об ответственности Горбачева или Ельцина за происходящее в стране немалая доля истины. Но, очевидно, что в них не вся правда и не только правда. Не будучи способно подняться на уровень системной, обобщенной картины действительности, образно–эмпирическое познание можно существенно искажать ее.

Именно в этом пункте оно встречается с идеологиями. Выше говорилось, что массовое сознание в целом разностороннее, изменчивее и гибче идеологического. Это не исключает, что те или иные его стороны и проявления могут получать подкрепление в соответствующих им идеологиях, а идеологии, со своей стороны, цепляться за созвучные им массовые представления и подпитываться ими. И хотя любая идеология так или иначе упрощает действительность, она может быть более или менее рациональной и реалистической или мифологической, гуманной или враждебной гуманизму, представляющей более широкие и перспективные или более частные и узкокорпоративные социальные интересы. Массовое же сознание порождает собственные мифы, коренящиеся в узости познавательно–интеллектуальных возможностей его субъектов, в их интересах, влиянии на них традиционных стереотипов. Мифы идеологические легко сливаются с соответствующими им массовыми мифами.

По данным уже приводившегося опроса, 18% населения России верит, что «евреи представляют угрозу для страны». Хорошо известно, что этнонациональные стереотипы — одни из самых прочных. В частности, очевидно, потому, что, уходя корнями в глубинные пласты истории национальных отношений, они подкрепляются эмпирически образами представителей ненавидимого этноса. В России в самые различные исторические периоды (и при царском, и при коммунистическом режимах) антисемитизм подогревался властями и официальной идеологией, а в годы гласности развернулась открытая его пропаганда — в националистической прессе, в улично–митинговой стихии, в наукообразных трудах «академических» антисемитов. Все это так или иначе повлияло на настроения известной части русского населения, но антисемитская идеология не могла бы иметь отзвука в массовом сознании, если бы она не опиралась на соответствующую традицию. Во всяком случае политическое влияние национал–патриотических движений и партий, использующих антисемитские лозунги, значительно уже, чем антисемитизма как такового.