Виктор Тэрнер - Символ и ритуал

6) три цвета не только воплощают в себе основной телесный опыт человека (связанный с удовлетворением полового влечения, голода, чувства агрессивности, экскреторных позывов, а также со страхом, тревогой и подавленностью), они также обеспечивают своего рода первичную классификацию действительности. Это противоречит утверждению Дюркгейма, будто социальные отношения не основываются на логических отношениях между вещами, а служат для них прототипом. Дюркгейм утверждает, что общество не является просто моделью, по которой сформировалась классифицирующая способность мышления, а что социальная структура и есть истинная структура системы отношений между вещами. В первую очередь сами люди разбиваются на группы. Именно поэтому они и могут думать о вещах в форме групп. В центре древнейшей систематики природы находится не индивид, а общество.

В противоположность этому я утверждаю, что именно человеческий организм и важный для его существования опыт образуют источник всякой классификации. Сама биология человека требует определенных интенсивных переживаний отношения. Чтобы мужчина и женщина могли зачать, родить потомство и вскормить его, избавиться от нечистот, они должны вступить в определенные отношения — отношения, которые характеризуются эмоциональным накалом переживания. Это именно те процессы, которые ндембу называют «реками» и которые берут свое начало в глубине внутренней природы человека. Цветовая триада белое-красное-черное представляет архетип человека как процесс переживания наслаждения и боли. Восприятие этих цветов и осознание триадных и диадных отношений в космосе и обществе, непосредственное или метафорическое, является производным этого изначального психофизиологического опыта, который может быть полностью приобретен лишь во взаимодействии людей. Для зачатия требуются двое, и двое участвуют также в акте кормления, в борьбе и убийстве (Каин и Авель), а в формировании семьи уже участвуют трое. Множества накладывающихся друг на друга классификаций, образующих системы идеологии, которые контролируют социальные отношения, суть уже производные от этих изначальных двоих и троих, очищенные от их первичного эмоционального фона. Основная триада священна, поскольку она обладает силой «увлечь человека», преодолеть силу его сопротивления. Хотя триада имманентна его телу, она представляется трансцендентной для его сознания. Представив эти «силы», или «нити жизни», цветовыми символами в ритуальном контексте, люди приобрели ощущение, что они в состоянии «приручить» эти силы и использовать их в социальных целях. Но силы эти и обозначающие их символы биологически, психологически и логически предшествуют социальным классификациям на племенные союзы, кланы, тотемы и т. п.

Поскольку опыт, представленный тремя цветами, является общим для всего человечества, объяснение его распространенности вовсе не требует привлечения гипотезы о культурной диффузии, как это необходимо, например, для объяснения роли других цветов (желтого, шафранного, золотого, синего, зеленого, пурпурного и т. п.) в ритуалах отдельных культур. Для объяснения расхождений в смысловой интерпретации основных цветов в разных регионах также приходится обращаться к процессам культурных контактов.

В данном изложении я пытался показать, что в примитивных обществах три цвета — белый, красный и черный — являются не просто различиями в зрительном восприятии разных частей спектра; это сокращенные или концентрированные обозначения больших областей психобиологического опыта, затрагивающих как разум, так и все органы чувств, и связанных с первичными групповыми отношениям. Лишь в результате последующего абстрагирования от этих конфигураций возникают другие виды используемой человеком социальной классификации.

Прежде всего следует сказать, что в годы моей учебы Льюис Генри Морган был для меня, как и для многих других, путеводной звездой. Все написанное им несет на себе печать пылкого и в то же время ясного гения. Однако, готовясь в 1966 г. прочитать курс Моргановских лекций, я сразу же осознал одно глубокое и, как может показаться, непоправимое упущение. Морган, хотя и описал с большой точностью множество религиозных церемоний, выказал явное нежелание уделить изучению религии такое же глубокое внимание, с каким он исследовал родственные и политические системы. Основным же предметом моих лекций должны были стать религиозные верования и практика. Две цитаты вполне прояснят позицию Моргана. Первая взята из его классического труда «Древнее общество» (1877):

«Развитие религиозных идей является столь сложным процессом, что может навсегда остаться без вполне удовлетворительного объяснения. Религия в столь широкой мере связана с воображением и эмоциональной природой человека, следовательно, столь неопределенными элементами знания, что все примитивные религии оказываются странными и до известной степени непонятными» (цит. по: Льюис Г. Морган. Древнее общество. Л., 1934, с. 6).

Вторая цитата представляет собой выдержку из ученого труда М. Дирдорффа, посвященного религии индейца по имени Красивый Пруд [11]. Моргановская оценка синкретического евангелия Красивого Пруда в его книге «Лига ходеносауни, или ирокезов» основана на записях юного Эли С. Паркера (индейца племени сенека, который впоследствии стал военным секретарем генерала Улисса С. Гранта), содержащих тексты и переводы сказаний «Благой Вести», как их передавал внук Красивого Пруда в Тонаванде. Согласно Дирдорффу, «Морган в точности повторял записи Эли, когда приводил высказывания внука пророка, Джимми Джонсона, однако он далеко отходил от Эли, когда тот пытался истолковать эти высказывания или сопровождающий их церемониал» ([11, с. 98]; см. также [21, с. 151–157]).

Переписка между Морганом и Паркером показывает, что, если бы Морган более внимательно прислушался к Эли, он мог бы уберечься от критики, которой подвергли сенека его книгу: «В том, что он говорит, нет ничего неверного, но в этом нет и истины. Он просто не понимает, о чем говорит». Но что же на самом деле имели в виду сенека своими странными замечаниями в адрес моргановского труда, посвященного скорее религиозным, чем политическим аспектам ирокезской культуры? По моему мнению, замечания сенека относятся к моргановскому неверию в «воображаемое и эмоциональное», к его отказу признать, что у религии есть важный рациональный аспект, и к его убеждению, что представляющееся для «развитого» сознания ученого XIX в. «странным» — ipso facto [11]«непонятно». Они, кроме того, подозревали в нем нежелание и даже неспособность к такому сочувственному исследованию религиозной жизни ирокезов, к такой попытке, глубокого проникновения, которую Чарлз Хокетт назвал «взглядом изнутри» чужой культуры, позволяющим связно объяснить многие из, казалось бы, причудливых компонентов этой культуры и их взаимоотношения. В самом деле, Моргану следовало бы тщательно взвесить слова Бахофена из письма к нему: