Дмитрий Узнадзе - Психология установки

Оба эти наблюдения ясно доказывают, что началу процес­са речи предшествует какое-то состояние, которое в субъек­те вызывает действие сил, необходимых для разговора имен­но на этом языке. Надо полагать, что в этом случае субъект, пока он начнет говорить, заранее претерпевает определенное изменение целостного характера, проявляющееся в установ­ке на действие в определенном направлении; после этого по­нятно, что в этом одном направлении и развертывает он свою активность, — в наших примерах — говорит на одном опре­деленном языке. Короче, в этих наблюдениях мы всюду име­ем дело с установкой речи.

Однако правильно ли это предположение? В Институте психологии давно выработан метод, с помощью которого производится фиксация той или иной установки, и, следова­тельно, имеется возможность проверить, действительно ли мы имеем дело с установкой в случаях, подобных вышеука­занным примерам. Если испытуемому для чтения тахисто­скопически предложить написанный латинским шрифтом ряд иностранных слов (скажем, немецких) и затем, в качестве критического опыта, дать какое-либо такое русское слово, которое не содержит ни одной специфической русской бук­вы, то в таких случаях испытуемый, как правило, и это слово читает латинской транскрипцией, т. е. как иностранное сло­во. Из последних исследований З. Ходжава известно, на­сколько закономерно проявляется этот феномен. Основной смысл этих опытов состоит в следующем: если у человека вы­работана достаточно фиксированная установка чтения на одном из каких-либо языков, то он написанное на другом языке (аналогичным шрифтом) воспринимает также соглас­но установке.

Аналогичные результаты дают опыты с установкой пись­ма (А. Мосиава). Обычным путем у испытуемого вырабаты­вается фиксированная установка писать на определенном языке, а именно, ему диктуют ряд слов определенного языка и он записывает их. В критических опытах ему дают слово другого языка; результат обыкновенно бывает таким: испы­туемый это слово также воспринимает как слово, принадле­жащее тому языку, на котором была выработана установка, и пишет соответствующим шрифтом.

Таким образом, можно считать экспериментально уста­новленным, что языковая установка является бесспорным фактом и что эта установка дает направление механизму речи на соответствующем языке, в наших опытах — механиз­му чтения и письма на данном языке. Или, говоря иначе: можно считать установленным, что эта установка активизи­рует именно те силы субъекта, которые нужны для чтения и письма на этом языке.

Таким образом, наше теоретическое предположение, со­гласно которому в основе речи на каждом конкретном языке лежит соответствующая языковая установка, нужно считать экспериментально доказанным.

Какое значение имеет это приобретение для нашего вопроса и что у него общего с проблемой внутренней формы языка?

Мы видим, что в языке, кроме работы интеллекта и мотор­ных процессов, также обязательно принимает участие уста­новка. Мы видим, в частности, что беглый разговор на каком- либо языке — так, чтобы на каждом шагу не было бы обяза­тельным вмешательство сознания, — возможен лишь благодаря участию установки: другой фактор совершенно исключен, поскольку говорить о бессознательной работе ин­теллекта лишено смысла, а упоминать здесь о звукомоторном процессе, конечно, никому даже не пришло бы в голову. Без соответствующей установки мы не смогли бы по-настояще­му говорить ни на одном языке: когда, например, у меня по­является установка говорить по-русски, тогда, как было отмечено выше, начинает действовать лишь механизм рус­ского языка, становится актуальным словарь и грамматика русского языка. Достаточно переключиться на установку разговора на другом языке, чтобы положение сразу же из­менилось и чтобы не осталось и следа действия механизма русского языка: теперь — вместо русской лексики и графи­ки — моим сознанием овладевают лексика и графика друго­го языка.

Ясно, что к формам какого языка обратимся мы в каждом частном случае речи, это полностью определяется моей акту­альной языковой установкой. В этом смысле как будто ста­новится бесспорным, что установка выполняет именно ту роль, которую Гумбольдт отвел внутренней форме языка.

2. Однако какой конкретный вид принимает тогда пробле­ма языка вообще? Мы думаем, что рассмотрение этой про­блемы должно производиться в двух отличающихся друг от друга аспектах: в более теоретическом и более эмпирическом. Первый подразумевает точку зрения языкового творчества, второй — точку зрения овладения существующим языком и речью на этом языке. Фактически оба эти процесса — процесс творчества языка и процесс овладения языком — протекают вместе и разобщить их трудно: мы не знаем такого периода в истории человека, когда бы он являлся только субъектом языкового творчества и не располагал бы уже готовым в ка­ком-то объеме языком — без этого он вообще не смог бы го­ворить. Однако теоретически все же необходимо и возмож­но представить такого фиктивного человека и попытаться угадать, как должен был проходить процесс языкового твор­чества в этом случае. Второй аспект — это реальный, обык­новенный процесс, который сегодня проходит каждый чело­век, пока превратится в говорящего человека. Правда, пер­вый взгляд мало соответствует действительности, однако он имеет большее принципиальное значение, чем точка зрения эмпирически более реального процесса. И поэтому наш воп­рос в первую очередь должен быть рассмотрен с точки зре­ния языкового творчества.

Каждое живое существо, в частности человек, вследствие импульса какой-нибудь потребности и в аспекте этой потреб­ности вынужден установить определенное отношение с внешней действительностью. После этого, согласно теории установки, у него, как у целого — субъекта этого взаимоот­ношения, — возникает установка определенной активности и последующая его активность, в частности и психологиче­ская, направляется этой установкой. То, как отражается внешняя действительность, к которой он обращается, обусловлено его установкой. Это один из слоев психической жиз­ни, простейший слой, который является специфическим для мира животных: ориентация животного в действительности протекает под непосредственным руководством установки.

Психическая жизнь человека содержит второй, более вы­сокий слой. Когда вследствие какой-либо причины, напри­мер усложнения потребности, ее удовлетворение задержива­ется или становится невозможным с помощью непосред­ственного импульса установки, тогда субъект на некоторое время останавливается, чтобы начать повторное осознание, скажем, повторное восприятие предмета своего восприятия или других психических процессов: он производит объекти­вацию своего восприятия, или же, как мы говорим в таких случаях, обращает внимание на предмет своего восприятия. Начинается второй слой активности психической жизни — переработка психических содержаний на более высоком уровне, уровне объективации: повторное переживание уже пережитого иа основе установки, повторное восприятие объективированного содержания.