Дмитрий Узнадзе - Психология установки

Однако богатство сил человека не исчерпывается только тем, что в тот или иной момент оно вызывается и приводит­ся в действие той или иной потребностью. В нашем распоря­жении есть и другие силы, другие функции. Понятие функ­циональной тенденции, обоснованное нами в другом контек­сте, делает понятным, что функция, внутренняя сила, может активироваться не только нод давлением потребности, но и самостоятельно, автономно. В этом случае предмет, обуслов­ливающий действие каждой из этих сил, субъекту или его си­лам предлагается уже не извне, подневольно, а внутренне, автономно. Как выше было сказано, мы имеем здесь дело с особыми типами действий, с определенными формами пове­дения, которые составляют вторую основную категорию по­ведения, названную нами выше интрогенной.

Какие же формы поведения составляют эту вторую груп­пу? Недавно я имел возможность опубликовать определенную теоретическую концепцию игры, согласно которой игра должна быть отнесена к категории интрогенного поведения человека. Старейший вопрос — почему играет ребенок и по­чему он играет именно так — находит свое окончательное ре­шение на основе понятия функциональной тенденции; это означает, что внутренние силы ребенка в процессе игры ак­тивируются к действию не под актуальным давлением какой- либо содержательной («вещной») потребности, а под соб­ственным внутренним импульсом. Предмет, помимо которо­го невозможна никакая активность, избирается не внешней потребностью, а внутренними предуготовленными к актив­ности силами. Следовательно, игру надо считать не экстеро­генной, а скорее интрогенной формой поведения. Посколь­ку игра является формой спонтанной активации всех сил че­ловека и их наследственно закрепленных комплексов, она должна быть наиболее генеральной формой поведения. В ней действуют не только комплексы, сформировавшиеся в одну какую-либо форму поведения, но и соответствующие всем остальным формам поведения интерфункциональные комп­лексы. В игре могут обнаружиться все указанные выше фор­мы поведения человека, во всех своих разновидностях: и по­требление, и уход, и обслуживание, и труд, и занятие. Уже поверхностному наблюдателю известно, что в игре ребенка встречаются всевозможные формы активности человека. Но порождены они в данном случае не необходимостью удовлет­ворения соответствующих потребностей, а фактическим на­личием в ребенке комплексов определенных сил и импуль­сами их функциональной тенденции. Поэтому-то игра име­ет столь большое объективное значение, поэтому-то она является, как говорит Гросс, «подготовительной школой».

Но игра является специфической формой поведения ре­бенка. Как известно, основное содержание жизни раннего детского возраста составляет именно игра. Остальные фор­мы поведения, в особенности же экстерогенные, либо совсем не встречаются, либо же представлены крайне слабо. Исклю­чение составляет форма поведения потребления, однако и та большей частью встречается здесь в своем врожденном мо­торном содержании. Среди же форм поведения взрослого игра встречается больше как исключение; во всяком случае более свойственна она для периода детства, и если в своем чистом виде она может встретиться в жизни взрослого, то тогда мы имеем, несомненно, дело с оживлением рудимента детства.

Но это не значит, что взрослому свойственны одни лишь акты поведения экстерогенного содержания. Нет. В основе его активности может нередко лежать и функциональная тенденция. Иначе и не могло бы быть. Нельзя допустить, что­бы случаи активности, стимулированные целью удовлетво­рения Потребностей, могли бы всесторонне удовлетворить его потребности в активности. Напротив, бывают случаи, когда силы человека только лишь частично и односторонне действуют под давлением ежедневных потребностей. В этих условиях, пока у него еще сохранились и другие силы, он, не­сомненно, будет чувствовать импульс активации последних и создание, выискивание соответствующего им предмета, т. е. активирование этих сил, станет для него совершенно необхо­димым. Следовательно, нет сомнения, что формы интроген­ного поведения должны встречаться и у взрослых людей. Надо полагать, что без этого, при наличии одной лишь эксте­рогенной активности, развитие сил человека носило бы од­носторонний характер: человеку совершенно необходима «свободная игра сил».

Но если не в виде игры, то как же еще обнаруживается в жизни взрослого человека эта «свободная игра сил»? С каки­ми формами интрогенного поведения встречаемся мы в жиз­ни взрослого?

Несомненно, что их надо искать в те моменты жизни че­ловека , когда он свободен от забот по удовлетворению своих серьезных потребностей, когда он, так сказать, свободен от дел. Бесспорно, что все это свободное время не занято сном; нередко хотя он и свободен от каждодневных забот, однако все же что-то «делает». Но что именно?

Чаще всего он развлекается . Развлечение не значит лень; это, несомненно, одна из форм поведения. Нередко ее даже не отличают от игры. Действительно, бывает же, что человек развлекается игрой. Однако разве это значит, что иначе он не мог бы развлечься и что игра и развлечение взаимно не пе­рекрываются? Человек может развлекаться, например, так­же и чтением, и театром, и концертом или кино, пением или тайцем, прогулкой, беседой со знакомыми или приятелем, игрой в шахматы. Несомненно, не одна лишь игра доставля­ет нам развлечение. Развлечение — больше, чем игра, однако и игра не является только развлечением; и она — больше, чем развлечение. Как же понимать развлечение? Составляет ли оно действительно особую форму поведения?

Уже тот известный факт, что одним из эффектов игры яв­ляется также и развлечение, указывает нам на то, что между ними должно быть нечто общее. Как известно, игра есть спон­танное, свободное действие сил человека. Но и развлечение не является пассивным состоянием: оно также представляет собой некоторую активность, однако, безусловно, не подне­вольную, вызванную импульсом ежедневных потребностей; поведение развлечения — вполне свободная и добровольная активность. Следовательно, оно является одной из форм не экстерогенного, а интрогенного поведения; направляющий импульс, как и в случае игры, здесь должен исходить из функциональной тенденции. Вот, собственно, все, что оно имеет общего с игрой. В остальном между ними весьма суще­ственная разница.

Как выше нами уже было сказано, игра является некой ге­неральной формой поведения: все формы экстерогенного по­ведения могут составить содержание игры. Поэтому игра всегда является как будто формой того или иного серьезного поведения; она является «разыгрыванием» серьезной жизни человека, ее, так сказать, «представлением». Настоящая игра — это всегда игра иллюзий. Совсем иное дело — развле­чение. Здесь мы имеем дело с совершенно иным положени­ем; здесь нет никакого «представления», никакого разыгры­вания, иллюзии. Все, что здесь делается, по существу есть то же, чем оно является феноменологически. Возьмем, к приме­ру, чтение книги. По содержанию оно может быть и игрой, и развлечением. В первом случае ребенок не действительно читает ее, а «как будто читает»; во втором же случае мы в дей­ствительности читаем, но только не с целью удовлетворения какой-нибудь серьезной потребности — потребности приоб­ретения знания или получения эстетического удовольствия, а только лишь для того, чтобы прочесть, дать пищу нашим духовным силам, предоставить внутренним функциям пред­мет, который дал бы им возможность активироваться. Или когда мы поем, танцуем, гуляем, играем в шахматы или бесе­ду ем с кем-либо, — разве мы «представляем» здесь что-либо? Разве пение, танец, шахматы или беседа означают что-нибудь иное, чем они есть на самом деле, и разве здесь не имеют ме­ста настоящее пение, настоящий танец, настоящие шахматы? В случае игры это не так: там мы всегда имеем дело как бы с пением, как бы с танцем, как бы с беседой.