Лев Ительсон - Лекции по общей психологии

Однако, расхождения могут быть и куда существенней. Они могут касаться самого членения реальности на объекты. Например, мы уверены, что в радуге семь цветов. Но для немцев их шесть. «Синее» и «голубое» у них обозначается одним словом (blau). У древних греков, по-видимому, объединялись в один цвет «зеленое», «синее» и «голубое». А у одного из негритянских народов Либерии для всей радуги есть только два слова. Одно обозначает всю часть радуги до середины зеленого цвета («теплые цвета»): красный, оранжевый, желтый, светло-зеленый. Другое — весь остальной участок радуги («холодные цвета»): темно-зеленый, голубой, синий, фиолетовый.

Разумеется, и либерийский негр видит все цвета радуги, которые видим мы. Но для него они лишь оттенки одного из двух основных цветов. (Как для нас, например, оранжевый — лишь оттенок желтого, пурпурный — красного и т.п.)

Можно сказать, что деление спектра на цвета — это вообще условность. Ведь спектр непрерывен. Так что можно разделить его и на два, и на семь, и на двадцать два участка.

Все это верно. Но дело в том, что большая часть явлений и процессов, объектов и свойств в природе тоже связана такими постепенными переходами, переплетена разнообразными сходствами и связями. Так что рассекающие линии тоже можно провести множеством разных способов, а в результате можно получить множество разных членений реальности. И каждое из таких возможных членений будет в общем верным, но даст иную классификацию реальности, а значит иное ее восприятие и представление.

И действительно, русский язык делит сутки на четыре части: «утро», «день», «вечер», «ночь», а испанский на три: «время с восхода до полудня», «послеобеденное время», «время с заката до восхода». А в венгерском зато целых шесть частей: «reggel» (утро), «delellott» (время до полудня — дневное) «del» (предобеденное, но после полудня), «este» (вечер), «ej» (ночь).

В русском языке ближайшие боковые родичи делятся на «брата» и «сестру», а у венгров на: «batya» (старший брат), «occse» (младший брат), «nove» (старшая сёг стра), «huga» (младшая сестра). Кроме того, у них естъ и общее слово для всех братьев и сестер — testverei.

У нас есть «два глаза», а у ирландцев одно слово: «орган зрения». Один глаз обозначается как «половина органа зрения».

У ацтеков снег, холод, лед обозначаются одним словом. В русском языке — тремя разными словами. А в эскимосском языке существуют особые слова для снега, лежащего на земле, и для снега в воздухе, для снега, несомого ветром и снега талого и т.д., всего почти десяток разных слов. И соответственно снег, лежащий, и снег, летящий, воспринимаются эскимосом примерно как нами снег и лед — в качестве разных (хотя и сходных вещей).

Разные языки по-разному определяют и лингвистические значения языковых знаков, т.е. семантические классы, к которым относят те же объекты. Например, русский язык молнию, волну, пульсацию классифицирует как предметы, ибо обозначающие их слова принадлежат к категории существительных. А язык индейцев Хопи те же слова относит к глаголам и, следовательно, классифицирует это объекты, как действия, процессы (что, наверное, более правильно).

Вообще в языке Хопи существительными могут быть только физические тела, а такие объекты, как «день», «ночь», «полет», «сила» и т.д. справедливо классифицируются, как процессы или действия и относятся к глаголам. Аналогично, у англичан мужской и женский род могут иметь только существительные, обозначающие человека, а также животных. Но последних только в том случае, когда их пол ясен из наименования. (Например, «бык» будет он, и «петух» он, но «cat» — оно, ибо означает и кота и кошку.)

По-разному структурируют разные языки и весь мир в целом. Так, например, нам кажется само собой разумеющимся, что все, что есть в мире, — это или предметы или процессы (действия). Но это потому, что любое слово индо-европейских языков является или именной или глагольной частью речи. А вот в языке племени Нутка, живущих на острове Ванкувер в Канаде, не существует такого деления. И, соответственно, мир не распадается для них на «предметы» и «действия». Все объекты, означаемые словами, воспринимаются как развертывающиеся во времени, т.е. и предметы и процессы сразу. Например, к «дому» можно «идти», в нем можно «жить» (здесь он выступает как предмет). Но о том же доме может говориться, что он «давно домит» (т.е. существует, функционирует в качестве дома), или «будет домить», или «начал домить» и т.д. С нашей точки зрения здесь происходит как бы «оглаголивание» всего мира.

Есть и такие языки, в которых отсутствует непреложное для нас членение мира на носителя действия, действие и его объект. Это, так называемые, инкорпорирующие языки. В них все стороны ситуации сливаются как бы в одно целое, обозначаемое одним составным словом. Например, ситуация «я иду сегодня на охоту» обозначается в них одним словом, вроде «идущий на охоту сегодня», сопровождаемого указующим на себя жестом. Тут весь мир становится как бы царством сложных существительных.

В языках, расчленяющих целостные реальные ситуации на субъекта — действие — объект, тоже могут быть разные подходы к действительности. Например, некоторые языки ставят в центр субъекта действия, кладут в основу восприятия мира схему активного целесообразного действия. Другие языки в основу восприятия мира кладут схему противодействия, выдвигая в центр объект воздействия. Для них мир, это — место, где не столько действуют, сколько «страдают», испытывают на себе внешние воздействия. Если для первых (активных) языков типична конструкция «Кай убил льва», то для вторых (пассивных) основой является конструкция: «Льву причинена смерть через Кая». (Другой известный пример — латинская форма: «Кошка отрублена относительно хвоста», что означает просто: «Кошке отрубили хвост»).

Многочисленные факты, вроде описанных, привели к появлению гипотезы Уорфа. Она состоит в том, что человек вместе с языком получает в наследство определенный способ мышления, определенную модель мира. Он не сознает, что само называние и высказывание уже определенным образом упорядочивают мир, выделяют в нем определенные отношения, разлагают его на определенные классы объектов. Человек думает, что мир, о котором он рассуждает, так устроен, а в действительности так устроен язык, с помощью которого человек рассуждает о мире.

Еще великий немецкий философ Иммануил Кант бился над вопросом: почему мы можем мыслить предметы не иначе как протяженными (по величине: количество), с определенными свойствами (качество) и в связях с другими предметами (отношение), а также в определенной модальности (как действительные, возможные или необходимые)?

Кант отвечал: потому что так устроено наше мышление, таковы его исходные структуры, в которые оно упорядочивает мир. Уорф предложил другой ответ: мышление укладывает объекты в рамки количества, качества, отношений и модальностей, потому что так устроен язык, на котором изъясняется мышление.