Петр Пороховщихов - Искусство речи на суде

Подсудимый предан суду по 1489 и 2 ч. 1490 ст. Уложения о наказаниях. Защитник спрашивает:

– Что, Сауман был злобный человек, драчун?

Свидетель отвечает:

– Нет, смирный; лошади не тронет.

Другое дело.

– Какого поведения была покойная?

– Труженица, святая женщина.

Одно такое слово сразу устанавливает отношение присяжных к мертвой, и попытка рассеять это впечатление только укрепляет его.

Конечно, такие отзывы могут быть небеспристрастны. Поэтому, делая характеристику подсудимого или иного лица чужими словами, надо пользоваться ими с разумением. Если суждение свидетеля высказано спокойно, если он кажется достойным доверия и, особенно, если это суждение совпадает с представлением самого оратора о том же лице,– на отзыв этот можно положиться; при иных условиях нужна осмотрительность.

В этих отзывах, как и вообще в свидетельских показаниях, гораздо более ценно то, что высказалось без намерения, чем то, что свидетель хотел сказать. Когда сыщик или дворник говорит про подсудимого хулиган – это вполне определенная характеристика, но достоверность ее зависит от степени доверия, внушаемого свидетелем. Но когда свидетель – босяк, осужденный за грабеж и приведенный под конвоем, заявляет, что подсудимый накануне убийства пришел к нему и сказал: "Дай мне фину (финский нож)",то прокурору нет нужды доказывать, что убийство готовилось "на дне", среди бывших людей; этим самым уже сделана и характеристика обоих собеседников.

Перед судом старик ксендз, прелат с мальтийским крестом *(82)на сутане. Защитник спрашивает его мнение о подсудимом; свидетель объясняет: "Этот человек очень порядочный, преданный семейной жизни, очень заботливый о своих детях; в разговорах о нравственных предметах он высказывал очень возвышенные мысли; он заведовал безвозмездно врачебной частью в одном училище и очень добросовестно исполнял эту обязанность". Никто не усомнится в правдивости этого показания, но всякий поймет, что врач, живущий противозаконным производством выкидышей, не станет рассказывать об этом хотя бы духовному лицу. Высоконравственный в глазах свидетеля подсудимый перед судом оказывается не только преступником, но и лицемером.

Душевные свойства человека отражаются на его письменном языке, на слоге. Это давно известно. Можно прибавить, что в тщательном литературном слоге личность писателя стирается, его случайные настроения сглаживаются. Напротив, в торопливых, небрежных, иногда тревожных строках письма, короткой записки, когда люди пишут не для того, чтобы писать, а чтобы сообщить то, что важно, необходимо, выгодно или опасно, и пишут не для следователя и присяжных, бывает иное. И постоянные свойства, и временные настроения пишущего невольно выражаются в его строках, даже тогда, когда он хочет скрыть их или сам не понимает себя. Слог – это умственный почерк, говорит Ганс Гросс; в нем отражаются не только воспитание, образование и умственное развитие человека, но и самые разнообразные свойства его характера. Указание, которое Гросс дает по этому поводу следователю, очень полезно и для оратора: вчитываясь в изучаемую рукопись, надо искать, не проскальзывает ли в общем изложении, в отдельных оборотах, в связи отдельных мыслей то или иное – нравственное свойство, соответствующее предполагаемому душевному складу писавшего. Гросс утверждает, что внимательное изучение слога, возвращение к рукописи по каждому новому указанию следствия все с тем же вопросом почти всегда приводит к определенному и ценному результату. Человек, которого мы стремимся понять, говорит он, вдруг встает перед нами с тем самым выражением на лице, которого мы ищем. Чтобы судить вообще о значении переписки для характеристики, стоит прочесть переписку Никитина и Феликса Ярошевича по делу Колосова и других и речь обвинителя по этому делу. Но спрашивается, насколько справедливо приведенное выше указание Гросса?

Крупный землевладелец, екатеринославский колонист, запутанный недобросовестными кредиторами, ищет случая продать имение или занять денег. Судьба столкнула его с поселянином г. Бердичева Кояновичем. Привожу только два письма из их обширной переписки.

"Многоуважаемый Степан Иванович! Нижайшее мое почтение; поздравляю вас и с новым годом; дай бог вам многие лета прожить. Благодарю вас за ваше внимание ко мне; вы сошли в мое положение, так как вам известно, что много пострадал через других лиц, и вы подаете свою милую руку мне дать помощь, за что я вас буду вечно благодарить со своим семейством; поэтому прошу вас не отказать мою просьбу и потерять несколько дней и приехать ко мне в имение и обрадовать меня вашей помощью… Искренно желаю вам все то, что вы от бога желаете. Я. И. Фишер".

Вы видите доброе, простоватое лицо пишущего. Друг и помощник в нужде отвечает:

"Ваше почтенное письмо от 14 декабря сего года я получил, на которое и спешу ответом: моего покупателя я безусловно заинтересовал вашим имением, и он к вам обязательно приедет, а раз только он поедет к вам, то я надеюсь, что мы дело сделаем, я его сумею укрутить, это вы увидите на деле. Сейчас поехать к вам он не может, нужно немного повременить, но для того, чтобы его подогнать, я нахожу, что нелишне будет мне приехать к вам ознакомиться поближе с делом, потом условиться между нами, как действовать, чтобы не было промаха; в видах этого я на днях выеду к вам сам, выезд сообщу телеграммой. Побывав у вас в экономии и ближе ознакомившись с делом, тогда я его действительно могу больше заинтересовать и ускорить его приезд. Я, Яков Иванович, с полной уверенностью иду на дело, надеюсь даже, что мне много работать не придется, и мы скоро покончим дело. Очень торопиться не нужно, а если будем работать потихонечку, то оно будет верней. Степан Коянович".

Мерещится то беспокойная ласковость взгляда, то плотно сжатые челюсти. Действительно, "не торопясь, работая потихонечку", но и подгоняя вовремя, Степан Иванович сумел так "укрутить" своего приятеля, что, не имея ни копейки в кармане, выманил у него два нотариальных векселя на 30 тысяч рублей. Умный, хитрый и чрезвычайно сдержанный еврей писал не для того, чтобы открыть глаза человеку, которого обманывал. А между тем в этом письме самым ясным образом выражена та черта его характера, которая наиболее интересна для обвинителя – его деловитая осторожность в преступлении: он не торопится, чтобы идти наверняка.

Девушка 16 лет, воспитанница среднего учебного заведения, пишет соблазнившему ее негодяю:

"Милый, дорогой… я только что приехала от тебя; дядя был дома; я так мило, весело и оживленно рассказывала ему о сегодняшнем дне, что сидела в театре, рассказала ему все, что там было, так что он совсем забыл меня спросить, где я была после театра. Тем лучше, все-таки одним грехом меньше. Ты не можешь себе представить, как тяжело говорить каждый раз неправду… Хорошо, что нас никто не встретил… Это любовь спасла! Я так тебя сильно люблю, с каждым днем все больше и больше. Ах, я забыла, что ты мне все равно не веришь. Неужели ты мне никогда, никогда не будешь верить? Это ужасно; какая же это любовь, когда ничему не веришь? Я же тебе верю, всегда буду верить и буду слушаться. Но почему ты мне не веришь, неужели ты думаешь, что все женщины говорят неправду? Меня нельзя сравнивать со всеми светскими, гордыми женщинами; ведь я еще девочка, мне всего шестнадцать лет…" Прочитав эти строки, как не сказать, во-первых, что их писала девушка, нравственно чистая, несмотря на свое падение, а во-вторых, девушка необыкновенно правдивая?