Лори Шапира - Комплекс Кассандры. Современный взгляд на истерию

Но впоследствии, как это происходит в истории о Персефоне, когда ее нарциссизм приводит к появлению Гадеса, «с которым мы все встречаемся» [163] Ibid, p. 59. , неизбежно наступает время, когда требования пациентки начинают казаться аналитику назойливыми. Независимо от того, насколько можно действительно удовлетворить ее требования, аналитик чувствует, что женщина слишком много хочет [164] На этой стадии негативный контрперенос должен отличаться от контрпереноса, присущего первой стадии, на которой отвержение чувств аналитика вызвано ожиданиями пациентки, что аналитик будет похожа на ее мать. Это ожидание можно интерпретировать как сопротивление переносу. Однако контрперенос на стадии Гекаты происходит на более глубоком уровне. Он вырастает из связи, характерной для переноса, и может рассматриваться как психологическое сокращение, характеризующееся зрелой беременностью и готовностью к возрождению. .

С архетипической точки зрения, аналитик испытывает воздействие ярости Деметры и ее печали из-за потерянного рая. Произошло нарушение симбиотической связи.

Так, например, когда Саре потребовалось сделать полостную операцию, она захотела, чтобы я была с ней. Больница находилась от меня довольно далеко, и мое присутствие казалось совершенно неуместным. Испытывая смешанные чувства, я отказалась, но продолжала поддерживать с ней контакт по телефону. Однако то, что я обозначила свои личностные границы, вызвало у Сары огромную ярость. Появление этой ярости указывало на развитие новой фазы переноса. Она переживала ужас и одиночество изнасилованной Гадесом Персефоны, так как врачи вскрыли ей брюшную полость. Подобно Персефоне, Сара звала на помощь, бессознательно пытаясь вызвать во мне отклик Деметры. Когда я не избавила ее от операции и не защитила от врачей, она почувствовала себя покинутой и переживала из-за моего предательства.

Эта парадигма повторяется в бесконечных приграничных схватках, свойственных третьей стадии анализа, характеризующейся запутанностью и конфликтностью. Сначала аналитик и анализируемая ощущают, что находятся на противоположных сторонах баррикады. Основной паттерн таков: женщина-Кассандра предъявляет требование. Аналитик строго следит за соблюдением личностных границ. Пациентка чувствует отчуждение аналитика и переживает ощущения покинутости, ужаса и ярости. Аналитик осуществляет конфронтацию пациентки с этим чувствами и объясняет ей соответствующую динамику. Это объяснение позволяет проникнуть за нарциссическую защиту пациентки. Она чувствует себя так, словно на нее напали, изнасиловали и заставили спуститься в подземный мир своей мрачной Тени. Аналитик помогает ей проработать негативные эмоции: ярость, ужас, скорбь и несбывшиеся ожидания и сознательно их пережить. Таким образом, здоровое Эго может прийти на смену тенденции регрессировать к аполлоническим шизоидным защитам, характерным для раннего возраста.

Аналитик никогда не выполняет требований женщины-Кассандры и никогда не платит ей той же монетой, хотя понимает ее болезненные чувства и акцентирует на них свое внимание. Несмотря на то, что женщина-Кассандра чувствует себя покинутой, она все-таки догадывается, что ее замечают. Поэтому она хочет пойти на компромисс. Она не может получить все, что хочет, но готова принять ограничения и получить то, что может. Доверие сохраняется. Пациентка одновременно любит и ненавидит аналитика. Прорабатывается трудная стадия отделения-возвращения, на которой обсуждается депрессивное состояние. Отделение становится восстановлением, в котором что-то теряется, а что-то приобретается.

Пациентка идентифицирует себя с Деметрой-Персефоной, которая во время Элевсинских мистерий чувствует, «что ее преследуют, грабят насилуют, недопонимают, испытывает скорбь и ярость, чтобы затем все вернуть назад и вновь возродиться» [165] Jung and Kerenyi, Science of Mythology, p. 137. . Желая проявить свою силу, Деметра скрывает свою красоту и даже демонстрирует разрушительную силу, — и в результате возвращает свою девственность. Подобно Деметре-Персефоне, пациентка должна повернуться лицом к реальности собственной темной Тени, где находится ее глубинная энергия.

Вспомним возглас, который раздавался на Элевсине: «Бримо приносит Бримоса!» Бримо (Brimo) — энергия, вызывающая ужас, ярость, рычание и хрюканье, заставляющая призывать Бримоса (Brirnos) — рогатого ребенка, символизирующего одновременно новую Персефону и Диониса [166] Ibid., pp. 142–148. . Таким образом пациентка переживает негативные аффекты отделения, одновременно интериоризируя границы своего Эго. Так создается внутреннее пространство матки, которое может содержать ее амбивалентность и из которого может родиться воплощенный хтонический Анимус, способный утвердить свою фаллическую власть.

Именно этот новый Анимус пациентки незамедлительно возражает мне, если я даю неверную интерпретацию. Эта фаллическая власть проявляется не только в аналитических отношениях, но и в реальной жизни пациентки. Так, например, на этой стадии Сара смогла предъявить претензии своему работодателю в том, что он ей недоплачивает. Она попросила повысить ей заработную плату, и он согласился. А Эллен в конце концов разорвала свой несчастливый брак и вынашивала планы о том, чтобы покинуть свой родной город, вызывающий у нее депрессию, и переехать в какой-то более крупный город.

Разумеется, на этой стадии есть немало ловушек и опасных мест. Если Эго еще недостаточно сильно для ассимиляции потока негативных аффектов, высвобождаемых в процессе отделения, пациентка может вернуться обратно к своей шизо-истерической защитной структуре, разрушив аналитический контейнер.

На этой стадии аналитику следует быть особенно аккуратным и не отыгрывать вызванный у него мощный образ Гадеса. Могут возникать попытки слишком глубоких интерпретаций, слишком глубокого или слишком быстрого проникновения, не исключается даже садистское «потрясание ножом». Хотя Гадес видел, что Персефона съела гранат, чтобы убедиться в своем возвращении в подземный мир, вполне возможно, что современная женщина не будет терпеть такое насильственное кормление. Оно констеллирует огромную тревогу, связанную с негативным материнским комплексом, оживляя в ней инфантильные переживания, возникавшие в тех случаях, когда она отказывалась от пищи, которую заставляла есть мать.

Нет ничего удивительного в том, что и у Эллен, и у Сары в детстве возникали серьезные проблемы с едой. Сара вела себя пассивно и апатично, тогда как Эллен ощущала колики и могла пить лишь козье молоко. Она вспоминала, что ребенком не переносила даже прикосновения к материнской груди. Став взрослой, она стала испытывать навязчивый ипохондрический страх, связанный с мнимым раком груди.