Лори Шапира - Комплекс Кассандры. Современный взгляд на истерию

Таким образом, Артемида потеряла свое верховенство в качестве Великой Матери, хотя даже в классические времена в Малой Азии она сохраняла свой доэллинистический характер. В святилищах Эфеса, Магнезии и Ясоса у ее алтаря совершались жертвоприношения, где Аполлон Пифийский был ее верховным жрецом [20] Farnell, Cults of the Greek States, p. 173 .

Развитие Аполлона Пифийского также отражает переход от матриархата к патриархату. Эпитет «Пифийский» возник в результате самой первой его героической победы — убийства змея Пифона, сторожившего храм в Дельфах. В результате у Аполлона появился собственный оракул.

Однако Дельфы были религиозным центром во времена матриархата задолго до того, как дельфийский храм был посвящен Аполлону. Вот что пишет Диодор Цикул о сущности пророчества в Дельфах:

«На месте, где теперь находится алтарь этого храма, сначала была глубокая яма, а на месте Дельф пасли коз. Одна из них приблизилась к этой яме, заглянула вглубь и вдруг стала скакать вокруг нее и блеять совершенно ненормальным голосом. А когда сторожевая собака, изумленная таким необычным поведением козы, подбежала к яме, чтобы узнать, в чем причина, она сама испытала такое же воздействие ямы, как козы, которые вели себя так, как ведут себя одержимые люди, начинающие предсказывать будущее. Позже весть о том, что случилось с теми, кто подходил к яме, стала распространяться среди местных крестьян, и они начали толпами приходить туда, испытывая тревогу и желая ощутить на себе чудесное воздействие; а когда один из них подошел близко к краю, то впал в транс. С тех пор это место стало считаться чудесным, и люди верили, что оракул пришел к ним от Геи, богини Земли. Со временем те, кто приходил туда за советом, стали называть друг друга оракулами. Но позже, когда в яму попало и исчезло там слишком много народу, жители этой местности решили, что будет лучше, если единственной пророчицей назначить одну женщину, чтобы защитить всех остальных. Эту единственную женщину и стали называть оракулом. Они построили сооружение так, что она могла быть в безопасности, когда в нее вселялся дух, и пророчествовать для тех, кто искал ее советов. Это сооружение стояло на трех ногах, отсюда и появилось его название — треножник» [21] Flaceliere, Greek Oracles, p. 38 .

Эсхил в сцене из «Эвменид», в молитве Пифии описывает луть оракула от земной богини Геи (или Гейи) до Аполлона:

Я первой из богов первопророчицу Почту молитвой — Землю. А за нею вслед Фемиду. В материнском прорицалище Она второй воссела — говорит молва. За ней, с ее согласья, не насилием, Другая титанида, Феба, дочь Земли, Престол стяжала, чтобы вместе с именем В дар внуку принести новорожденному, В дар Фебу [22] Эсхил. Эвмениды, строки 1–9 (с. 323). .

Эсхил описывает историю, которая разворачивается мирно и без принуждения, но очевидно, что она была «очищена» для классической аудитории. В древних версиях, например, в гимне Гомера Аполлону Пифийскому, говорится о жестокой борьбе, в которой бог «поразил с помощью своего мощного лука огромную и чудовищную Женщину-Змею» — змея Пифона, хранителя святилища Геи [23] Flaceliere, Greek Oracles, p. 34–35. . Так мы становимся свидетелями героической сущности гомеровского Аполлона.

Но даже раньше убийство Пифона было одной из версий убийства царя года. Как и в большинстве героических историй, относящихся к периоду перехода к патриархальности, в данном случае Аполлон не отказывается от трона в пользу следующего претендента; таким образом он разрушает матриархальный цикл, оставив себе роль Дельфийского оракула. В своей работе «Змея, свернувшаяся в кольцо» М. Олдфилд Хоуи отмечает, что исторически Аполлон сместил Гею, когда греки овладели страной и одержали верх над местными жителями:

«Возможно, событие, которое символизирует история убийства Пифона Аполлоном, — это покорение старой религии, которую последующие поколения должны были считать Злом… Но хотя формально богиня была побеждена, а ее религия и ее страж убиты, их влияние полностью не прекратилось, а продолжало давать о себе знать так долго, как может сохраняться вера в предрассудки. Шкурой убитого Пифона покрывали треножник, на котором продолжала сидеть пифия, ставшая теперь номинальной жрицей Аполлона и продолжавшая выполнять свои функции, возвещая волю правящего бога» [24] The Encircled Serpent, pp. 139–142. .

В своей книге «Мужество творить» Ролло Мэй описывает архаичную эпоху, когда греки испытывали тревогу, связанную с новыми возможностями, расширением внешних и внутренних границ — психологических, политических, эстетических и духовных. Стабильность семьи нарушается, формы управления городами-государствами, интерпретация воли богов — все находится в весьма нестабильном состоянии. «В такие периоды изменений и роста человек часто переживал внезапные события, сопровождающиеся неизбежным стрессом» [25] «The Delphic Oracle as a Therapist», pp. 113–114. .

Я вспоминаю греческий зал Национального музея в Афинах, где мой взгляд приковали к себе широко раскрытые глаза древней статуи Аполлона, создающие впечатление «величайшей проникновенности» его взора. Этот взгляд был совершенно иным по сравнению с «расслабленным, почти сонным взглядом» классических статуй IV века, таких как Аполлон Бельведерский (см. рис. на стр. 16).

«Эти широко раскрытые глаза Аполлона характеризуют его стремление к познанию. Они выражают тревожность — исключительное понимание, „предусмотрительность“, которая исходит из того, что все может случиться, — в полном соответствии с жизнью в эпоху подстрекательства и разжигания недовольства» [26] Ibid., р. 118. .

В поворотной точке греческой истории роль дельфийского оракула намного возрастает. Вот как объясняет И.Р. Доддс ту значимость, которую в тот период имел Аполлон Дельфийский:

«Без Дельф греческое общество едва ли вынесло бы такое напряжение, которое оно испытывало в архаическую эпоху. Гнет человеческого невежества и отсутствия свободы, страшная боязнь божественной кары (phthonos), смертельный страх перед „вредным духом“ (miasma) — весь этот тяжкий груз был бы непереносим, если бы не уверенность в том, что всемогущий божественный голос может придать веру в то, что за всем этим хаосом существует знание и цель. „Я знаю, сколько песчинок на берегу и сколько капель в море“. Обладая этим божественным знанием, Аполлон сказал бы вам, как поступать, когда вы чувствуете тревогу или испытываете страх; он знал правила той сложной игры, в которую боги играют с людьми; он был высшим […] „защитником от зла“» [27] The Greeks and the Irrational, p. 75. .

В этот период Аполлон отличался от своего брата Диониса. Если Дионису все еще продолжали поклоняться как природному божеству, то Аполлон уже утратил свои хтонические черты и больше идентифицировался с духом. Он стал богом логики и рассудка. Представления о форме, пропорциях и золотом сечении оказались очень существенными, когда древним грекам пришлось научиться управлять глубинными страстями и темными силами, которые они так хорошо видели в природе и узнавали в себе [28] Rollo May, The Courage to Create, pp. 114–115. .