Люк Райнхарт - ДайсМен или человек жребия

Жизнь — это островки восторга в океане скуки, и, когда нам за тридцать, мы видим их все реже. В лучшем случае мы бредем от одной исхоженной песчаной отмели к следующей и вскоре начинаем узнавать в лицо каждую встречную песчинку.

Когда я поднял эту «проблему» среди коллег, они заверили меня, что истощение радости так же естественно для нормального человека, как увядание его плоти, и во многом основывается на тех же физиологических изменениях. Они напомнили мне, что задача психологии — облегчать страдания, повышать продуктивность, налаживать отношения личности и общества и помогать человеку понять и принять себя. При этом совсем не обязательно менять свои привычки, ценности и интересы, надо смотреть на них здраво и принимать такими, как они есть.

Эта цель психотерапии мне самому всегда казалась вполне очевидной и желательной. Однако после того, как я «успешно» прошел собственный анализ и прожил умеренно счастливо и с умеренным успехом со среднестатистическими женой и детьми семь лет, незадолго до своего тридцатидвухлетия вдруг обнаружил, что хочу убить себя. И еще несколько человек.

Я подолгу бродил по мосту Квинсборо, глядя на воду в невеселых раздумьях. Перечитывал Камю, считавшего самоубийство логичным выбором в абсурдном мире. В подземке всегда подходил к краю платформы и при этом покачивался. Утром по понедельникам не сводил глаз с бутылочки со стрихнином, стоявшей на полке в моем кабинете. Часами грезил, как ядерный взрыв опустошит улицы Манхэттена, как моя жена случайно угодит под паровой каток и тот ее расплющит, как рухнет в Ист-Ривер такси с моим конкурентом доктором Экштейном, как истошно будет визжать и биться наша несовершеннолетняя няня, когда я пройдусь лемехом по ее непаханой целине.

В наши дни желание лишить жизни себя и убить, отравить, уничтожить или изнасиловать других обычно расценивается психиатрами как «нездоровое». Плохое. Злое. Точнее говоря, грех . Если у вас возникает желание покончить с собой, предполагается, что вы должны это осознать и «принять», но , упаси Бог, не накладывать на себя руки. Если вас одолевает плотское влечение к беспомощной девчушке-хиппи, предполагается, что вы должны принять свою похоть, но не прикоснетесь и к пальцу ее ноги. Если вы ненавидите своего отца, пожалуйста, только не надо бить эту сволочь дубиной по башке. Поймите себя, примите себя, но не вздумайте быть собой .

Эта консервативная доктрина была призвана помочь пациенту удержаться от жестоких, необузданных и не вписывающихся в общепринятые рамки действий и позволяла ему влачить долгое, пристойное, умеренно убогое существование. В сущности, такая доктрина ставит своей целью заставить всех жить так, как живет психоаналитик. Меня от этого тошнило.

Подобные банальные откровения стали приходить мне на ум через несколько недель после того, как я в первый раз впал в необъяснимую депрессию, похоже, вызванную затянувшимся кризисом в работе над моей «книгой», — но на самом деле эта депрессия давно созревала у меня в душе и была ее составной частью. Помню, как каждое утро после завтрака и до приема первого пациента сидел за своим большим дубовым столом и перебирал в уме с горькой насмешкой свои былые достижения и надежды на будущее. Помню, как снимал очки и драматично восклицал: «Слепец! Слепец! Слепец!», имея в виду и свои мысли, и тот сюрреалистический туман, в который превращался окружающий мир, когда я смотрел на него без очков, и драматично ударял по столу кулаком размером с боксерскую перчатку.

Сколько себя помню, я всегда учился блестяще, собирая коллекцию всяческих наград, как мой сын Ларри — вкладыши от жевательной резинки с игроками бейсбольных команд. Еще студентом медицинского колледжа [6] Medical school, последипломное подразделение университета. Курс завершается защитой диссертации с присуждением степени доктора медицины или сдачей экзамена с выдачей диплома о специализации. я опубликовал свою первую статью по психотерапии, пустяк, получивший одобрительные отзывы, — «Физиология невротического напряжения». Когда я сидел вот так за столом, все написанные мной статьи казались мне такой же чепухой, как работы других авторов. Все мои успехи с пациентами казались такими же ничтожными, как и успехи моих коллег. Самое большое, на что я мог надеяться, это избавить пациента от тревоги и внутренних конфликтов, то есть превратить мучительную стагнацию, которой была его жизнь, в стагнацию самодовольную. Но если мои пациенты и обладали нереализованным потенциалом творчества, или изобретательства, или внутренней энергии, мои методы психоанализа были неспособны раскрыть такой потенциал. Психоанализ казался мне дорогим, медленно действующим и ненадежным транквилизатором. Если бы ЛСД и вправду могла творить чудеса, о которых рассказывали Алперт и Лири [7] Ричард Алперт (Рам Дасс) и Тимоти Лири — знаменитые «альтернативные психологи», гуру контркультуры 1960-х. Прославились психоделическими экспериментами, в частности «Гарвардским псилоцибиновым проектом». , все психиатры тотчас лишились бы работы. Эта мысль доставила мне удовольствие.

Несмотря на весь свой цинизм, иногда я мечтал о будущем. Мои надежды? Преуспеть во всем, чем занимался в прошлом, — писать статьи и книги, которые будут широко признанны; воспитать своих детей так, чтобы они смогли избежать хотя бы моих собственных ошибок; повстречать потрясающую женщину, которая станет моей подругой на всю жизнь. К несчастью, мысль, что все эти мечты могут воплотиться, повергала меня в отчаянье.

Я попал в ловушку. С одной стороны, мне наскучили и моя жизнь, и я сам, какими мы были в последние десять лет; с другой — я не видел никакой достойной альтернативы. Я был слишком стар, чтобы уповать на то, что беззаботная жизнь на Таити, сногсшибательная карьера на телевидении, закадычная дружба с Эрихом Фроммом, Тедди Кеннеди или Бобом Диланом или месяц в одной постели одновременно с Софи Лорен и Ракель Уэлч [8] Популярная голливудская актриса. способны что-либо изменить. Как бы я ни изворачивался, казалось, будто меня крепко держит якорь, впившийся мне в грудь, а длинный, туго натянутый канат уходит на морское дно, намертво вбитый в самую плоть земной коры. Он держал меня на привязи, и, когда налетал шторм тоски и отчаяния, я рвался из тугих пут на свободу, чтобы умчаться быстрее ветра, но узел лишь затягивался туже и якорь лишь глубже вонзался мне в грудь, держа меня на месте. Бремя моего «я» казалось неизбежным и вечным.

Мои коллеги-психоаналитики — как, впрочем, и я сам, стыдливо бормочущий что-то подобное у кушетки своим пациентам, — единодушно считали, что мои проблемы совершенно нормальны: я ненавидел себя и мир, поскольку не мог признать и принять ограничения собственного «я» и своей жизни. В литературе такое явление получило название романтизма, в психологии — невроза. Предполагается, что далекая от совершенства личность, которой все надоело, является неизбежной и всеобъемлющей нормой. И я уже начинал с этим соглашаться, когда после нескольких месяцев депрессии (я тайком приобрел револьвер 38-го калибра с девятью патронами) меня прибило к берегу дзэна.