Люк Райнхарт - ДайсМен или человек жребия

Работа над книгой превратилась в обузу и была обречена на провал как претенциозная чушь. Некоторое время назад я попытался убедить издательство «Рэндом Хауз» опубликовать ее, когда она будет закончена, воображая, что при широкой рекламе книга прославится на всю Америку и на весь мир, а Джейк Экштейн от бешенства станет интересоваться женщинами, начнет зарываться, играя на бирже, и вскоре разорится. Между тем издательство тянуло время, мямлило что-то невразумительное, рассматривало и пересматривало… «Рэндом Хауз» было не интересно. Сегодня утром, как, впрочем, и в большинство последних утр, — мне тоже.

У книги был один маленький, но существенный изъян: ей было нечего сказать. Предполагалось, что большую часть книги должны были составлять эмпирические описания клинических случаев, когда пациенты меняли первоначально садистическое поведение на мазохистическое. Я мечтал разработать методику, позволяющую заблокировать поведение пациента в той самой точке, когда он отошел от садизма, но еще не стал мазохистом. Если, конечно, такая точка вообще существует. У меня было собрано множество примеров полного перехода и ни единого случая «замороженной свободы» — это определение идеального промежуточного состояния неожиданно осенило меня как-то утром, когда я эхом вторил мистеру Дженкинсу.

Проблема заключалась в том, что Джейк Экштейн, человек с внешностью продавца автомобилей и т. д., смотри выше, написал две самые честные и умные книги по психотерапии из всего мною читанного, убедительно доказав, что никто из нас не только толком не знает, но и вообще понятия не имеет о том, что мы все делаем. Джейк лечил пациентов с таким же успехом, как и любой из нас, а потом опубликовал ясные, внятные, блестящие отчеты, из которых следовало, что его успех был чистой случайностью, что нередко к «прорыву» и улучшению состояния пациента приводил отказ от его собственных теоретических идей и принципов. Так что, когда я утром пошутил в разговоре с мисс Рейнголд насчет того, что чтение бухгалтерского отчета за 1967 год может привести Джейка к новому открытию, шуткой это было лишь отчасти. Джейк снова и снова показывал, какую важную роль в психотерапии играет случай. Пожалуй, самым убедительным примером был знаменитый случай «исцеления с помощью точилки для карандашей».

Пятнадцать месяцев Джейк пытался лечить одну пациентку, страдающую неврозом до того стойким, что скучно стало даже ему. Внезапное и полное преображение произошло, когда Джейк, по своей всегдашней рассеянности спутав пациентку с секретаршей, велел даме заточить ему карандаши. Пациентка — богатая домохозяйка, послушно отправилась в приемную и вдруг, уже собравшись вставить карандаш в точилку, начала визжать, рвать на себе волосы и испражняться. Спустя три недели «миссис Пи» (умение Джейка выбирать псевдонимы — лишь одно из его многочисленных дарований) излечилась.

Вот тогда-то я и начал понимать, что мои усердные писательские труды — не более чем бесплодная и претенциозная игра в слова, имеющая целью лишь публикацию книги.

А час, оставшийся до ланча, я провел следующим образом: а) прочитал финансовый раздел «Нью-Йорк тайме»; б) написал отчет на полторы страницы о случае мистера Остерфлада, придав ему форму бюджетно-финансовой сводки («наметилась тенденция к спаду активов проституток»; «улучшение конъюнктуры девочек, забредающих на детские площадки Гарлема»); в) нарисовал на рукописи моей книги рисунок, как «ангелы ада» бомбят на самолетах, похожих на мотоциклы, вычурный викторианский особняк.

В тот день я обедал с тремя ближайшими коллегами: доктором Экштейном, над которым я постоянно издеваюсь за то, что он умен и многого достиг, доктором Ренатой Феллони [19] «Тяжкое угоЛЛовное преступление». , единственным в современной истории Нью-Йорка практикующим психоаналитиком женского пола да еще и итальянского происхождения, и коротеньким, толстеньким, вечно взъерошенным, пожилым доктором Тимоти Манном, у которого я проходил собственный анализ четыре года назад и который с тех пор мне покровительствует.

Когда мы с Джейком вошли, доктор Манн с аппетитом поедал булочку, ссутулившись за столом и благосклонно поглядывая на доктора Феллони, сидевшую напротив. Доктор Манн был «большой шишкой»: член Совета директоров Больницы Квинсборо, где я консультировал два раза в неделю; член Исполнительного комитета PANY — Ассоциации психоаналитиков Нью-Йорка, автор семнадцати статей и трех книг, одна из которых — по экзистенциальной терапии — признана классической. Проходить анализ у доктора Манна было высокой честью, и я сам был такого мнения, пока всё нарастающая скука и подавленность не привели меня к ошибочному заключению, что анализ не дал мне ничего хорошего. Доктор Манн был поглощен едой и слушал возвышенные рассуждения доктора Феллони вполуха.

Рената Феллони похожа на старую деву, директрису пресвитерианского женского колледжа: у нее седые, тщательно уложенные волосы, очки и медленная благородная манера речи, в которой итальянский акцент сочетается с новоанглийским. Поэтому она говорит о пенисах, оргазмах, содомии и оральном сексе, как если бы речь шла об академических часах и ведении семейного бюджета. Кроме того, она никогда, насколько известно, не была замужем и за семь лет нашего знакомства ни разу не дала ни малейшего повода подумать, что ей вообще случалось познать — в библейском смысле слова — мужчину. Достоинство, с которым она держалась, никому из нас не позволяло сделать попытку прямо или косвенно разузнать о ее прошлом. Говорить с ней можно исключительно о погоде, биржевых котировках, пенисах, оргазмах, содомии и оральном сексе.

Ресторан был шумным и дорогим, и за исключением доктора Манна, которому было все равно, где есть, лишь бы кормили, мы все его терпеть не могли и ходили сюда только потому, что все другие заведения в удобном для нас районе были столь же многолюдны, шумны и дороги. Обычно мне приходилось затрачивать столько нервной энергии, пытаясь расслышать, что говорят мои друзья из-за гула голосов, звона посуды и «приглушенной музыки», и стараясь не видеть, как ест доктор Манн, что я даже ничего не могу сказать о качестве кухни. По крайней мере, не припомню, чтобы она нанесла вред моему здоровью.

— Только десять процентов опрошенных считают, что мастурбация — это смертный грех и карается Богом навечно, — говорила доктор Феллони, пока мы с Джейком усаживались друг напротив друга за маленький столик. Речь, очевидно, шла об исследовательском проекте, который мы вели вместе. Отмерив чопорную улыбку налево — Джейку, и ровно столько же — направо, мне, она продолжила: