Игорь Кон - Любовь небесного цвета

На картине Икинса Salutat (1898) боксер-победитель откровенно демонстрирует восхищенным мужчинам-зрителям свое сильное, одетое только в плавки, тело. Хотя картина поначалу была принята холодно, она была одним из первых произведений такого рода. Это был апофеоз не гомоэротики, а гомосоциальности. Зрители идентифицируются не столько с самим боксером, сколько с его победой.

Диапазон эстетической приемлемости мужского тела в XX в. быстро расширяется. В противоположность элегантным и слегка женственным подросткам Людвиг фон Хофмана (1861–1945), которые были негласным эталоном мужской красоты предыдущего периода, картина норвежца Эдварда Мунка (1863–1944) «Купающиеся мужчины» (1907) написана на нудистском пляже в Варнемюнде, ее натурщиками были служащие пляжа. Демонстративная фронтальная нагота этих грубоватых усатых и вполне обыкновенных мужчин, не будучи сама по себе эротической, тем не менее, была вызовом привычному вкусу, многих зрителей и критиков она шокировала, художественная выставка в Гамбурге в 1907 г. картину отклонила. Известный коллекционер Густав Шифлер риторически спрашивал по этому поводу: «Почему нагой мужчина кажется более шокирующим, чем нагая женщина?». И сам же отвечал: «Потому что нагие мужчины непривычны». Но после того, как в 1911 г. картину купил за 100 тыс. финских марок музей в Хельсинки, она стала классической.

На картинах шведских художников Акселя Акке (1859–1924) и Е. Янсона обнаженное мужское тело, в пляжном интерьере или в сценах приема солнечных ванн, выступает как органическая, не нуждающаяся в оправданиях, часть природы, в противоположность «домашней» женственности. При этом в них выражен явный гомоэротизм.

Каждый новый ракурс в изображении нагого мужчины был своего рода художественным открытием, отражая какую-то новую социально-психологическую реальность. В противоположность приземленности и критичности натуралистических образов, «мускулистая маскулинность» была отчетливо политической. Она не только ставила «жесткое» мужское тело принципиально выше «мягкого» женского тела, но имела явный милитаристский и националистический привкус.

Эта тенденция, заметная уже в XIX в., резко усилилась в годы Первой мировой войны, особенно в Германии, с традиционным для нее культом мужской дружбы и мужского воинского братства, и достигла кульминации в неоклассицизме германского и итальянского фашизма.

Построенный по приказу Муссолини римский стадион Foro Italico был окружен скульптурами нагих атлетов обоего пола. В нацистской Германии, где, по выражению Гиммлера, «мужской союз превратился в мужское государство», физические упражнения официально пропагандировались как средство формирования нордического характера. На одном плакате Гитлер изображен скульптором, который лепит из глины (хочется сказать — из дерьма) прекрасного нового человека.

Нагота фашистских статуй, которые ставились во многих общественных местах, была строго нормативной. Мужчина должен быть высоким, стройным, широкоплечим и узкобедрым, а его тело — безволосым, гладким, загорелым, без выраженных индивидуальных черт. Напротив, реальный, бытовой нудизм был в Германии запрещен и приравнивался к гомосексуальности.

Стоявший в Рейхсканцелярии официальный символ нацизма, знаменитая монументальная скульптура Арно Брекера (1900–1991) «Партия» (1933) изображала полностью обнаженное, но совершенно безличное и бесчувственное мужское тело. Тщательно вылепленные брутальные тела фашистских статуй символизировали только физическую силу, воинственность и дисциплину. Хотя все, включая гениталии, было у них на месте и без фиговых листков, им не было дозволено быть эротическими, чувствительными и ранимыми. Это было «героическое тело», но лишенное как чувственности, так и возвышенной идеи.

«Нордическое» тело было не просто политическим, но сугубо националистическим, гомофобским и антисемитским. В этом нет ничего сенсационного. Антиподами воинствующей маскулинности всегда были женственность и гомосексуальность, которые автоматически проецировались на любых «врагов». Еще Оскар Уайльд иронизировал над тем, что плохие люди — всегда старые и безобразные.

Противопоставление арийской мужественности — еврейской женственности началось еще в средние века. Итальянский астролог Чеччи д'Асколи в XIV в. писал, что после распятия Христа все еврейские мужчины были обречены на менструации. Иногда еврейскую «женственность» связывали с обрезанием (в венском диалекте клитор даже называли «евреем»). Медики XIX в. приписывали евреям, как и женщинам, повышенную склонность к истерии и гомосексуальности. Что евреи, как и гомосексуалы, «на самом деле» — женщины, писали Отто Вейнингер и Марсель Пруст (оба — гомосексуалы и — в случае Пруста, частично — евреи). Эта тема сильно волновала Фрейда. Гитлеровцы довели отождествление женственности, гомосексуальности и еврейства, которые должен выкорчевать нордический мужчина-воин, до его логического конца.

Как обстоит дело с мужской наготой в русском искусстве? Для отечественного искусствоведения эта тема остается закрытой. Эта стыдливость имеет свои исторические корни. Традиционный русский телесный канон заметно отличается от западноевропейского. На бытовом уровне русская крестьянская сексуальная культура выглядит значительно более раскованной, чем в Европе, включая обсценную лексику и отношение к наготе — оргиастические праздники, семейные бани, смешанные купанья и т. д. Однако в изобразительном искусстве действовал строгий византийский канон, не допускавший никакого обнаженного тела, а мужского — тем более. В Европе аскетические нормы раннего христианства были сильно ослаблены и скорректированы под влиянием античности, на Руси этого не было. В православных иконах тело всегда закрыто, это распространяется даже на младенца Христа.

Эти запреты распространяются даже на народный лубок. Обнаженную мужскую плоть невозможно встретить не только в изображениях Христа, но и в изображениях Адама, или Дьявола или неведомых страшилищ. Существует немало лубочных листов с изображением бани, но среди моющихся нет ни одного раздетого мужчины, только женщины и дети. На первых русских порнооткрытках XVIII в. также представлено исключительно женское тело.

В русской академической живописи есть богатая традиция мужского портрета. Однако полуобнаженное мужское тело появляется в ней крайне редко, только в мифологических сюжетах и никогда не является самоцелью.

Как и в Европе, скульптура была в этом отношении свободнее живописи. В России были хорошо известны и популярны Канова и Торвальдсен, в дворцовых парках XVIII в. стояли многочисленные копии античных статуй, причем, в отличие от своих оригиналов в Ватиканском музее, бронзовые копии Аполлона Бельведерского и детей Ниобеи в Павловском парке по сей день обходятся без фиговых листков. К числу лучших образцов русского классицизма относятся «Спящий Эндимион» (бронза, 1779) Федора Щедрина (1758–1825), «Гименей» (1796), «Поликрат» (1790), «Бдение Александра Македонского» (1780-е), «Амур» (1793), «Геркулес на коне» (1799) Михаила Козловского (1753–1802), «Прометей» (1761) Федора Гордеева (1744–1810), «Морфей» (1772) Ивана Прокофьева (1758–1828).