Джеймс Бьюдженталь - Наука быть живым: Диалоги между терапевтом и пациентами в гуманистической терапии

Внутри нее поднималось нечто новое. Я почувствовал, как напряжение, которое перед этим несколько ослабло, появилось снова.

— Сегодня, — продолжила она, и в ее голосе слышалась непрек­лонная решительность. — Ну, на самом деле вчера, когда я дума­ла, как приду сюда сегодня, у меня появилась безумная идея, и...

— Луиза, — начал я.

— Нет, подождите. Дайте мне самой. Знаю, я начинаю терять доверие к себе. Это была не безумная идея. Но теперь я уверена, что она была безумной. Я действительно хочу думать, что она бе­зумная. Я хочу отвергнуть ее и отвергнуть себя за то, что она при­шла мне в голову. Хочу убежать от этой женщины. Я так боюсь быть ею, просто быть самой собой. О! Мне действительно боль­но. Это физическая боль в груди и в горле. Вам знакомо это ощу­щение? На самом деле.

— Вас удивляет, что ваши эмоции настолько сильны, что страх быть самой собой действительно терзает ваше тело.

— Да, да. О, я не хочу продолжать. Я хочу переменить тему. Хочу поговорить о силе эмоций. Не знаю, почему это так страш­но. Как будто я убеждена, что вы уничтожите меня или, по край­ней мере, прогоните прочь, если узнаете, что я думаю.

Мы молчали некоторое время. У меня было сильное желание помочь ей, объяснить, что она превращает меня в своего отверга­ющего дядю, но Луиза хотела справиться сама, и я был намерен уважать ее за это. Я и так не раз вмешивался, когда в этом не было необходимости. К чему продолжать доказывать себе и своим паци­ентам, что они нуждаются во мне?

Внезапно Луиза взяла себя в руки и четко произнесла:

— Я думала о том, что сегодня мне хотелось бы прийти сюда и снять всю одежду и показать вам свое тело прямо, а не на фото­графиях. — Она перестала говорить, и, казалось, была внутренне опустошена. Я ждал, и Луиза тоже молчала. Через некоторое время она продолжила более мягким голосом:

— Ну вот, я сказала это, и теперь мне трудно сохранять само­обладание. Но, думаю, я все еще здесь, и внезапно поняла, что и вы тоже здесь. Знаете, в каком-то смысле я в течение всего это­го сеанса не видела вас.

— Знаю.

— Но я, разумеется, видела множество людей в этом кресле, где вы сидите. Приятно, что вы, наконец, здесь.

— Приятно, что меня, наконец, заметили.

— Да, могу себе представить. Я начинаю замечать сама себя, и это мне тоже нравится.

Что-то внутри меня сопротивлялось этому разговору. Я хотел удержать ее от раздевания. Мне действительно хотелось бы увидеть ее обнаженной. Но кто-то внутри меня возражал: "Ты не можешь позволить ей этого! Это нарушение закона или, по крайней мере, этического кодекса. Ты попадешь в беду. А как насчет гонорара? Ты что, ищешь сексуальных развлечений за ее счет?

— Джим, я хочу, чтобы вы сказали мне откровенно: если я раз­денусь здесь, это будет тяжело для вас? Я имею в виду, что не хочу причинять вам боль... — Она остановилась, потому что я начал хихикать. Минуту назад я был обеспокоен проблемами законнос­ти, а она беспокоится за меня лично. Мое напряжение выразилось в смехе. Луиза смотрела на меня озадаченно.

— Извините, что перебил вас, Луиза, но вы невольно сказали мне очень забавную вещь. Вы спросили, не будет ли это тяжело для меня. Думаю, мне следует ответить: "Возможно". Но это...

— О! Понимаю. Это смущает меня. Но как глупо. Надеюсь, это действительно для вас тяжело. О-ля-ля! Я не слишком разум­на, и вообще у меня мысли путаются, когда я так говорю. Но это действительно забавно.

— Луиза, вы выразили заботу обо мне, и не хочу потерять это ощущение. Если вы разденетесь, я, разумеется, буду реагировать на вас, на вашу наготу и на всю ситуацию. Я не хотел бы оста­ваться бесстрастным при этом. Если вы беспокоитесь, что ваше раздевание может быть для меня физически болезненным, это не­серьезно.

— Я всегда слышала, что мужчины страдают, если они возбуж­дены, а девушка не... не хочет заниматься любовью.

— Это, в основном, мужская пропаганда, Луиза. Если у муж­чины наступает эрекция, и ему неудобно, он вполне может спра­виться с этим разными способами. Он не беспомощен. Мужчи­нам на самом деле нравится приходить в возбуждение при помощи всякого рода сексуальных стимулов в обстоятельствах, когда ни­какое завершение невозможно, — стриптиз-шоу, журналы и т.п. Но хватит лекций. Нет, Луиза, мое беспокойство от того, что вы разденетесь, связано не с возможным физическим дискомфортом.

— Но вы говорите, что обеспокоены.

— Да. По двум причинам. Во-первых, я знаю, что многие мои коллеги сурово осудили бы меня за то, что я позволил вам раздеть­ся. Мы, терапевты, должны во время терапии избегать любых действий, кроме слов, особенно любых сексуальных действий, и нарушение границы может вызвать скандал. Я с этим не согласен, но когда мы говорили о том, что вы снимете одежду, я обнаружил, что думаю именно об этом.

— Не думала, что могу причинить вам неприятности! Давайте просто забудем обо всем об этом. Кроме того...

— Нет, Луиза, я не хочу так просто убегать. Мы позволяем определенной традиции влиять на нашу жизнь, точно так же, как вы позволяли влиять на нее предписаниям миссис Кольтен. Я нахожусь под воздействием этой традиции, — фактически, я верю, что она во многом правильная, — но не хочу слепо подчиняться ей. Мы с вами должны подумать вместе и осознать все как можно яс­нее, чтобы выбрать, как нам действовать. Любой готовый ответ, подсказанный извне, — это избегание своей собственной ответ­ственности и своей собственной жизни.

— Все же я беспокоюсь за вас.

— Это многое значит для меня, Луиза, но это не единственное обстоятельство. Я сказал, что существует вторая причина моего беспокойства о том, что случится, если вы разденетесь. Она ка­сается значения, которое это имеет для вас и для нас обоих имен­но сейчас. Вы думали о том, что может случиться, когда вы раз­денетесь?

Ее прерывистое дыхание само по себе был достаточным отве­том. Луиза пристально посмотрела на меня и расхохоталась.

— Это не очень джентльменский вопрос, доктор. — Мы оба усмехнулись, и она продолжала. — Да, я подумала, что это было бы очень здорово.

— Сформулируйте.

— У меня была маленькая фантазия, в которой... О! Опять! Боже! Мне действительно трудно говорить об этом прямо. О'кей, вот: у меня была фантазия, в которой я раздевалась, и затем вы обнима­ли меня — как тогда, когда я уходила в прошлый раз, и... ух! Так трудно говорить, когда дыхание перехватывает. А затем мы лежим на кушетке и занимаемся любовью. Хм-м-м-ф-ф-ф! Здесь! — Она возбужденно дышала.

— Надеюсь, фантазия не была столь схематичной, как вы рас­сказали, — улыбнулся я. Луиза была страстной женщиной. Теперь, когда она преодолела самый сильный из своих страхов, ее эроти­ческая привлекательность вновь обрела полную силу и стала дей­ствительно мощной. Я посмотрел на нее в этом открытом сарафа­не и представил: она снимает его, а потом снимает трусы, которые, возможно, были единственным, что еще на ней было надето сей­час. У меня перехватило дыхание. Прекрати, Джим, вернись к работе!