Джеймс Бьюдженталь - Наука быть живым. Диалоги между терапевтом и пациентами в гуманистической терапии

— О, это меня смущает. — И она действительно смутилась, хотя и немного кокетничала. Это тоже выходило эротично. — Ну, думаю, я знаю кое-что об этом. Иногда я осознавала, что очень стараюсь… Не знаю, как сказать. Ну, я однажды подумала — после того, как посмотрела кино: «У меня жизнь, как у Бетт Дэвис, а я притворяюсь, будто я Ширли Темпл».

Это хорошо сказано, подумал я про себя, только я бы добавил: «Ширли Темпл и Мэрилин Монро».

Встречаясь с Луизой около года, я чувствовал, что приторное кокетство уменьшилось, но эротические намеки продолжались, как и ее стремление угождать. Манера с необыкновенным напряжением и вниманием сосредоточиваться на моем лице и глазах временами раздражала меня, но временами действовала сильно и загадочно.

Луиза руководила обучением социальных работников в большой общественной организации, и из того, что мне удалось узнать, я сделал вывод, что она была хорошим работником и ее любили. Но она начала осознавать, что ей не хватает внутреннего зрения и чувства идентичности, которое оно дает. Луиза говорила: «Я не знаю, кто я на самом деле. Я почти могла бы сказать, что не знаю, есть ли я на самом деле. Я имею в виду, что уверена в том, что существую — только когда я с кем-то, особенно с тем, кто нуждается во мне. В последнее время, с тех пор, как мы начали говорить об этом, я спрашиваю себя: если никто не будет во мне нуждаться, я, может быть, просто исчезну?»

Луиза стала так остро осознавать свою зависимость от других, что думала о себе то как о пустой раковине, которая оживает только в чужих руках, то как о «нагревательном приборе», который нужен лишь для того, чтобы давать другим тепло, и не имеет значения сам по себе.

18 октября

— Я продолжаю думать о Синтии, студентке, о которой рассказывала вам на прошлой неделе. — Луиза устроилась на кушетке с привычной непринужденностью, которая контрастировала с ее первыми неловкими и смущенными путешествиями на этом странном транспортном средстве. — Я чувствую, что хочу поговорить о ней, и в то же время не хочу даже думать о ней, хочу все это забыть. — Она поправила наволочку на подушке, расправила свою скромную юбку, аккуратно спрятав ноги. (В последнее время мне стало казаться, что юбки стали короче, чем раньше, но я не был уверен в этом.)

— Что вы думаете о Синтии? — Я с сожалением понял, что не помню, которая из полудюжины студентов, подопечных Луизы, Синтия. В последнее время она рассказала мне о нескольких из них, но мое внимание было больше поглощено поведением самой Луизы, так что я не был теперь уверен, то ли Синтия — это сексапильная девица, то ли та, что злится на Луизу, то ли покорная девушка, с которой у Луизы возникли некоторые неприятные ассоциации. Я улыбнулся про себя своим собственным нереалистическим ожиданиям, что я должен в точности помнить все, что говорила мне Луиза. Затем я заметил, что сегодня она устраивается на кушетке дольше, чем обычно. Как будто тело не хотело расслабиться и освободить ее внимание.

Она снова поправила юбку.

— О, только об этом маленьком приключении, которое было у Синтии с тем студентом-медиком, и о фотографиях, которые он сделал. — Она приподнялась на одном плече и сбросила туфли. Затем снова повторила рутинную процедуру укладывания. — Это неважно.

— Кажется, сегодня вам трудно устроиться удобно.

— О, сейчас все в порядке. — Улыбаясь. — Прошлой ночью я видела сон, и почти проснулась, но теперь я, кажется, ничего не могу вспомнить из него. Он был тогда таким ярким, что я была уверена, что запомню его, но… Он был столь навязчивым, что я проснулась. По дороге сюда я пыталась вспомнить, о чем он был, но… — Ее голос задрожал.

— Расскажите мне подробно об опыте Синтии, что вы, Луиза, а не Синтия, думаете о нем.

— О, Господи! Это меня действительно раздражает. — Она засмеялась и немного покраснела. Ее руки были неподвижны, но не спокойны. Наступила короткая пауза, и я знал, что она спорит сама с собой. — Почему вы просите меня сделать это? — Я не отвечал. — Вероятно, вы хотите заставить меня думать о сексе и тому подобном, но… — Пауза. Я все еще молчал. — Вы знаете, я воспитывалась в семьях, где никогда не говорили о таких вещах. Никогда! Я знала, что у взрослых есть тела, но никогда не думала, что они делают с ними что-то еще, помимо того, что моются. Однажды я случайно увидела своего отца обнаженным. Я повернулась и убежала. Думаю, он убежал в противоположном направлении. Теперь я знаю, что все это было давным-давно, и я не должна больше смущаться и раздражаться, но…

…Дело не в том, что я непорочная старая дева, и вы знаете, что я избавилась от большей части своей неловкости, связанной с телом и сексом, когда у меня был роман с Ральфом, но все-таки… Это просто глупо — чувствовать себя такой смущенной, разговаривая с вами об этом маленьком инциденте с Синтией, но…

— Луиза, — начал я мягко, но внушительно, — вас беспокоит вовсе не «маленький инцидент с Синтией», как вы его продолжаете называть, а то, что он всколыхнул внутри вас, и о чем вы не решаетесь мне сказать. Я уверен, вы можете бесконечно продолжать рассказывать мне о Синтии, если будет ясно, что мы собираемся говорить только о ней. Но на передний план выступает Луиза и ее чувства, и именно это вам трудно принять.

Она молчала минуту. Потом произнесла:

— Да, вероятно. Разумеется, это совершенно разные вещи — говорить о ком-то другом или рассказывать о себе. — Ее рука снова изображала расстегивание блузки, двигаясь от одной пуговицы к другой. — Это как если бы затрагивать что-то очень личное или…

— Даже сейчас, Луиза, когда вы серьезно обсуждаете себя и свои чувства, вы как бы держитесь в стороне от этих чувств, даже когда говорите. Вы можете почувствовать, насколько какая-то часть вас самой не хочет погружаться в то, о чем мы говорим?

— Да. — Рука перестала двигаться и успокоилась. — Да, полагаю, я действительно неохотно погружаюсь в те чувства, которые разбудил во мне разговор с Синтией. Фактически с того самого времени я боялась этого момента. Часть меня хотела отдаться этим чувствам, представить себя на месте Синтии, действительно насладиться этим и, может быть, даже ласкать себя. Другая часть продолжала говорить: «Тебе придется рассказать Джиму обо всем, что ты думаешь и делаешь, так что будь осторожна». И полагаю, — она печально улыбнулась, — я все еще осторожна.

— Луиза, как насчет Синтии? — Я был тверд. Теперь я вспомнил, кто такая Синтия, и подумал, что будет полезно остановиться на ней. У меня мелькнула догадка, что, возможно, сон каким-то образом с этой девушкой связан.

— Что приходит вам в голову сейчас, когда я снова напомнил о ней?

— Ну, только то маленькое приключение, о котором она мне рассказала. То есть я не хочу преуменьшать его. Она рассказала мне, потому что была так переполнена чувствами, и ей необходимо было поделиться с кем-то, но… О, я не знаю. Похоже, я заговариваюсь. Вы помните тот инцидент, о котором я вам говорила, то, что случилось с тем молодым человеком…