Джеймс Бьюдженталь - Наука быть живым. Диалоги между терапевтом и пациентами в гуманистической терапии

— Знаю, Джим. Я начала снимать платье и внезапно поняла, что перестала доверять вам и самой себе. До того, как мы с Доном стали так близки, — я имею в виду, и сексуально, и эмоционально, — мне хотелось снять перед вами свою одежду только для себя. Я знаю, потому что много раз думала об этом. Но теперь, когда я начала снимать платье, поняла, что на самом деле делаю это не для себя, а потому что знаю, что вы хотите этого. Я превратила вас в старого мистера Кольтена и просто пыталась угодить. И не хочу делать этого ни для себя, ни для вас, Джим.

— И вы знаете, что несмотря на мое сексуальное возбуждение, я тоже не хочу этого, Луиза. Я действительно благодарен вам за то, что вы остались верны себе и сохранили доверие ко мне.

После того, как Луиза ушла, я несколько минут сидел, чувствуя себя усталым и обессилевшим. Она была так права. Я был так захвачен ее пробудившейся сексуальностью, возросшей телесной свободой, и без того всегда сильным эротизмом, что потерял понимание ее и собственной мотивации. Мне пришлось с неохотой признать мужество, с которым Луиза противостояла мне, и понять, что мы подошли к заключительной стадии ее терапии. У меня больше не будет возможности увидеть эту потрясающую женщину обнаженной, и я сожалел об этом.

22 июня

Когда Луиза вошла, она выглядела подавленной и довольно нерешительной. Она уселась в большое кресло, вместо того чтобы лечь на кушетку, и выражение ее лица было очень собранным и сосредоточенным.

— Джим, я… С тех самых пор, когда я ушла в понедельник, у меня внутри идет борьба. Я…

— Расскажите мне.

— О, столько всего. Иногда я отшатываюсь от себя и говорю себе, что была слишком самонадеянна… А потом я внезапно чувствую, что упустила шанс испытать что-то… что-то особенное с вами… Затем я начинаю злиться на себя за то, что думала, будто вы… за то, что хотела… Затем на какое-то мгновение у меня в голове проясняется, и я понимаю, что в понедельник случилось что-то очень хорошее, но сразу же начинаю терять это понимание, и…

— У вас много разных версий того, что произошло с нами здесь в понедельник.

— О, да! Так много… Но… Я также хотела бы знать, что вы об этом думаете.

— Я тоже много думал об этом, Луиза. Но основное впечатление — очень глубокое восхищение вами и вашей твердостью, тем, что вы действительно сохранили доверие и к себе, и ко мне.

— Иногда я об этом жалею.

— Я знаю. Я тоже иногда. Но, главное…

— Главное, я рада, что все так получилось.

Так продолжился наш сеанс. Мы чувствовали теплоту и уважение друг к другу и знали, что прошли какую-то точку, к которой уже не вернуться. Луиза стала не просто моей пациенткой. Она стала моим другом, который может что-то дать мне и не пытается просто угодить. Как бы долго ни продолжалась наша терапевтическая работа, отныне она носила существенно иной характер.

После того, как Луиза ушла, я был задумчив и порадовался перерыву перед следующей встречей. Эта испуганная, соблазнительная, конфликтная, возбуждающая женщина-ребенок выросла в этом кабинете в сильную личность, которая сама управляет своей жизнью. Мои собственные желания могли легко повредить этому процессу роста, и, возможно, в какой-то мере так и получилось. И все же, с другой стороны, мои субъективные чувства были важны для ее роста. Я никогда не планировал той стратегии, которой бессознательно следовал. Поэтому никогда не смог бы сознательно спланировать курс, который оказался эффективным для Ларри, или Кейт, или других пациентов, которые выросли в этой комнате. Наоборот, всесторонне рассматривая эти случаи, я не могу точно сказать, что было в наших совместных путешествиях такого, чего не случилось с Беном, с Лилиан или с некоторыми другими, кто так и не осуществил большого прорыва. Некоторые из них получили пользу от нашей работы, но более ограниченную. Отчего возникает эта разница?

Снова вернулись мысли о Луизе, наполнив меня теплотой, любовью, чувственностью и удовлетворением. Передо мной прошли ее образы: жесткая и испуганная вначале; расстегивающая свою блузку и приподнимающая юбку; раскаивающаяся и серьезная в своей борьбе; возбужденно показывающая мне свои снимки в обнаженном виде — особенно одну невероятно эротичную фотографию; я вспоминал ее твердость в противостоянии мне в другой раз, когда она наполовину сняла платье; ее растущее внутреннее спокойствие во время разговора. Возможно, я на время потерял из виду ее целостный образ, — возможно, я вообще чаще, чем хотелось бы признать, теряю перспективу в общении с людьми, — но нечто глубокое внутри Луизы и внутри меня самого оказалось достойно доверия, и оно проявилось.

26 июля

Луиза и Дон решили жить вместе. Она была воодушевлена этим замыслом, но и испугана. Луиза понимала, что начинает стремиться к тому, чтобы угождать Дону настолько, что ей будет трудно обнаружить собственные чувства. Мы непосредственно работали с этим знакомым импульсом, и она добивалась реальных успехов, хотя этот паттерн все еще постоянно появлялся.

На работе Луиза ждала ответа доктора Эллиота на свои письменные возражения против его распоряжений. Она обнаружила, что другие сотрудники подготовили похожие докладные записки, и с нетерпением ждала неизбежной конфронтации со смешанным чувством возбуждения и страха. Затем доктор Эллиот внезапно объявил о своей отставке, и прямой развязки не последовало. Луиза почувствовала облегчение и разочарование, но она была довольна, что проявила последовательность в отстаивании своей позиции.

8 ноября

Луиза и Дон решили, что они не подходят друг другу и расстались. Луиза хорошо перенесла окончание своего романа, в том смысле, что у нее не было срывов, хотя она и чувствовала сильную боль и разочарование.

10 января

Луиза почувствовала, что к этому времени проделала в терапии уже достаточно, и я был с ней согласен. Когда она уходила, мы оба чувствовали любовь и печаль. Мы оба выросли и изменились в результате нашего общения.

11 июня

Я получил приглашение на свадьбу Луизы и доктора Дона Веббера вместе с запиской: «Мы решили, что лучше бороться и быть вместе, чем быть одинокими и жить отдельно». Это была свадьба, на которой я собирался поцеловать невесту с таким волнением и нежностью, какие были известны только мне.

Воспоминания о Луизе приносят мне теперь нечто вроде лицемерного огорчения. С самого начала я понимал силу женственности этой женщины и все же поддался ее чарам. Честно говоря, я бы не удивился, если бы при таких же обстоятельствах это произошло опять. Действительно магическая сила — теплый земной магнетизм чувственной, сексуальной женщины.

На самом деле мне было необходимо получить доступ к тому способу, который выработала Луиза, пытаясь влиять на свой мир, точно так же, как мне было необходимо понять гневную тактику Фрэнка или рациональность Ларри. В каждом случае я был бы гораздо меньше полезен моему пациенту, если бы оказался совершенно не затронутым. Но в то же время, разумеется, мне было необходимо не быть полностью втянутым в тот способ, каким Луиза, Фрэнк или Ларри пытались влиять на свой мир.