Ганс Селье - От мечты к открытию

Признаюсь, я не проследил за дальнейшими событиями и по сей день не знаю, кто оказался счастливым обладателем "вышеупомянутого товара". Но уверен, что этот мой трагический опыт свидетельствует о необходимости понимания со стороны общества и сути фундаментальных исследований и всех связанных с ними особенностей.

Самые ранние влияния

Нельзя анализировать климат творческой работы без того, чтобы не сказать несколько слов о том влиянии, которое оказывает на нас опыт раннего детства. Вновь, как и раньше, позвольте мне выступить в роли подопытной морской свинки.

Я не раз пытался восстановить, когда и почему решил заняться медициной и каковы были самые ранние факторы, повлиявшие на конкретный выбор направления моей работы. Правда, с течением времени судить о таких вещах все труднее. Мы склонны припоминать не сами по себе ранние события нашей жизни, -- а картины наших неизбежно идеализированных воспоминаний -- так, как они не раз нам представлялись; иными словами, мы помним воспоминания о воспоминаниях. С годами в воспоминания о прошлом опыте неоднократно вносятся искажения. И все же, насколько я в состоянии припомнить, наибольшее влияние на меня оказали, вне сомнения, принятые в нашей семье моральные нормы: восхищение перед истинным совершенством и перед высшими достижениями в любой области, презрение к посредственностям и лодырям, неизменно проявляющиеся в поступках и разговорах моих родителей.

Ряд других факторов также повлияли на мое последующее развитие, но более тонким образом. Хотя наша семья была зажиточной, это не принесло мне состояния и связанного с ним ощущения обеспеченности, ибо семейные богатства испарилисъ в процессе крушения Австро-Венгерской империи. И все же я не могу отрицатъ косвенного влияния нашего благосостояния на мою судьбу: поскольку во времена моей юности деньги никогда не представляли для нас серьезной проблемы, у меня выработалось определенное безразличие и к ним самим, и тому роду занятий, который ведет к их накоплению. Кроме того, мои родители позволяли мне много путешествовать именно в том возрасте, когда человек более всего всего восприимчив к культурным традициям и обычаям других народов и легко обучается их языкам.

У меня практически никогда не было собственной национальности -- или, если угодно, у меня их было так много! Мой отец был венгр, и ярко выраженный национализм моих венгерских учителей в городе Комаром29 попал на благоприятную почву. Однако моя мать была австрийкой; австрийцем же по рождению был и я, впервые увидев свет в венской акушерской клинике. Затем, в 1918 г., наш родной город был передан Чехословакии, и в возрасте 11 лет я приобрел гражданство этого вновь созданного государства, не выезжая из дома. Но со времени моего прибытия в Канаду в 1931 г. я ощущаю все увеличивающуюся привязанность к той единственной стране, которая выбрана мною по собственной воле и в которой родились моя жена и мои дети.

Все это выглядит не имеющим никакого отношения к науке, однако я убежден, что выработавшийся в течение моей жизни своеобразный космополитический подход сыграл определенную роль в моей научной деятельности, ибо научил меня быть непредвзятым и гибким; он показал мне, как одна и та же проблема (социальная, политическая, экономическая, лингвистическая) может эффективно решаться представителями различных рас и национальностей принципиально различными путями.. Такая непредвзятость по отношению к непривычному пришлась в лабораторной работе очень кстати.

Выбор медицины в качестве профессии не потребовал от меня проявления большой оригинальности. Поскольку мои отец, дед и прадед были врачами, считалось само собой разумеющимся, что я должен продолжить семейную традицию и в четвертом поколении. Моему отцу принадлежала процветающая частная хирургическая клиника в Комароме (маленьком городке на Дунае, примерно на полпути между Веной и Будапештом), и мне, как единственному сыну, она должна была со временем перейти.

В "классической гимназии" монахов-бенедиктинцев, где мне довелось заниматься до семнадцати лет, я учился весьма неважно. А вот на следующий год в Пражском университете я стал первым на своем курсе и оставался таковым вплоть до окончания медицинского факультета. Дело в том, что я просто не мог заставить себя увлечься схоластическими дисциплинами, которые мне преподавали в комаромской гимназии; предметы преподавания выглядели какими-то нереальными, и, как это ни странно, больше всего я ненавидел биологию. Лабораторные работы практически не проводились, да и учитель не проявлял в них заинтересованности, а чтобы получать хорошие оценки, требовалось страницу за страницей зазубривать текст, казавшийся мне -- и, я подозреваю, даже ему -- совершенно бессмысленным.

В то время я хорошо успевал лишь по философии и физкультуре. С шутливой гордостью старался Я доказать своим огорченным родителям, что мои успехи просто-таки подтверждают великий идеал римлян "Mens sana in corpore sano" ("В здоровом теле здоровый дух"). По философии же я преуспевал только потому, что преподаватель этого предмета -- действительно замечательный человек, с которым я до сих пор поддерживаю оживленную переписку,-- любил и знал свою науку. Успехов на физкультурном поприще я добился, как это ни смешно, именно потому, что был толстым и вялым ребенком. А поскольку я не мог выносить насмешек, которым из-за этого подвергался, то решил довести свое жалкое рыхлое тело до такой формы, чтобы быть в состоянии поколотить любого одноклассника, и в конце концов достиг этого.

В свое оправдание должен отметить, что схоластический подход плохо способствует развитию исследовательских способностей учащихся. Пауль Эрлих сумел сдать выпускные экзамены по медицине лишь потому, что его преподаватели обладали хорошим чутьем и смогли распознать его особые дарования, а Эйнштейн провалился на вступительных экзаменах в Политехникум. Выдающийся французский бактериолог Шарль Николь говорил, что творческий гений не в состоянии накапливать знания и что творческие способности могут быть погублены заучиванием незыблемых идей и излишней эрудицией. И все-таки слабые успехи в учебе отнюдь не предвещают будущего успеха в науке. Когда же я впервые объявил о своем намерении заняться фундаментальными исследованиями, это привело всех в немалое смущение. Вполне понятно, мои родители предпочли бы, чтобы я занялся очень доходной "Хирургической клиникой Селье" (что для единственного сына сделать совсем нетрудно в связи с отсутствием какой-либо конкуренции), а не подвергал бы себя риску в случае неудачи и не зависел бы от скудного заработка, который приносили тогда занятия фундаментальной наукой.