Павел Симонов - Темперамент. Характер. Личность

Столь же индивидуально вариабельна способность животных избегать действий, причиняющих боль другой особи того же вида. Систематические эксперименты на крысах, собаках и обезьянах показали, что такой способностью обладает примерно треть исследованных животных. Около 50% начинают избегать болевого раздражения другой особи после того, как сами подвергнутся болевому воздействию. Приблизительно 20% остаются нечувствительными к сигналам боли (крик, движения, выделение специфических пахучих веществ и т. д.), даже испытав на себе действие болевого раздражителя.

Среди мозговых образований, сохранность которых особенно важна для «эмоционального резонанса», укажем на центральное серое вещество. После повреждения этого отдела мозга все крысы, ранее хорошо реагировавшие на крик боли партнера, резко ухудшили реакцию избегания. По данным ряда исследователей, центральное серое вещество связано с проведением болевой афферентации и с интеграцией реакций на эмоционально отрицательные (аверсивные) стимулы: звуки, запахи и т. д. Можно предположить, что в процессе эволюции естественный отбор «использовал» для реагирования на сигналы отрицательного эмоционального состояния другой особи те же мозговые механизмы, которые связаны с восприятием аверсивных, в том числе болевых, стимулов, адресованных самому субъекту. Эти данные, полученные в опытах на животных, помогают понять механизм того явления, когда человек, став свидетелем страданий другого, испытывает почти физическое недомогание: сжатие в области сердца, «комок в горле», тошноту и тому подобные соматические симптомы.

Чувствительность к состоянию другого индивидуально варьирует и у человека. М. Н. Валуева и И. Н. Грызлова регистрировали изменения слуховых порогов и частоты сердцебиений в двух сериях экспериментов, причем в одном случае пропуск звукового сигнала сопровождался неприятным электрокожным раздражением запястья руки наблюдателя, а в другом случае — раздражением его партнера по опыту. В опытах участвовали 47 человек. Если судить о степени эмоционального напряжения по частоте сердечных сокращений, то примерно две трети обследованных лиц обнаружили большую степень тревоги в ситуации, когда «наказание» угрожало им самим.

Даже в этих сравнительно элементарных ситуациях выступила чрезвычайная сложность зависимости финальных физиологических сдвигов (изменения порогов восприятия звуковых сигналов, частоты сердцебиений) от всей совокупности личностных факторов, определяющих реакцию субъекта. Так, сравнение результатов измерения порогов с анализом обследованных лиц по вопроснику Р. Б. Кетела показало, что субъекты, наиболее восприимчивые к ситуации наказания партнера за допущенные ими ошибки, а) хорошо контролируют свое поведение, б) адекватно ориентируются в среде, в) заботятся о своей репутации, г) неукоснительно выполняют социальные требования, д) обнаруживают высокую степень тревожности и предрасположенности к социально детерминированной фрустрации [23] Нейрофизиологический подход к анализу внутривидового поведения. М.: Наука, 1976. .

Исходя из этих данных, мы склонны дать свою трактовку опытам Э. А. Костандова, где пороги опознания эмоционально значимых слов у лиц, совершивших противоправные действия, оказались в двух третях случаев выше, а в трети случае ниже, чем пороги опознания словесных эмоционально нейтральных стимулов [24] Костандов Э. А. Восприятие и эмоции. М.: Медицина, 1977. . Мы предполагаем, что решающее значение для смещения порога в ту или иную сторону имел характер мотивации, на базе которой возникло эмоциональное напряжение. Преобладание мотивов «для себя», боязни разоблачения и наказания включало механизмы «психологической защиты» с характерным для них повышением порогов восприятия. Если же у субъекта доминировали мотивы тревоги «за других» людей, чувства раскаяния и вины, это сопровождалось обострением чувствительности и понижением порогов. Нередкое сосуществование мотивов первого и второго типов делает вполне возможным колебание порогов в обе стороны у одного и того же субъекта на протяжении одного и того же опыта. Мы полагаем, что в получивших широкую известность опытах С. Милгрэма две трети студентов продолжали усиливать раздражение током партнера несмотря на имитацию этими партнерами «криков боли» не в силу какой-то особой склонности к жестокости, а вследствие характера инструкции, где подчеркивались добровольность опытов, их важность для науки и т. п. [25] Milgram S. Obedience to authority. N. Y., 1974. И все же знакомое нам распределение 1:2 заслуживает, чтобы его отметить.

Противопоставление «эгоизма» «альтруизму» требует большой осторожности. Дело в том, что на протяжении миллионов лет эволюции сосуществование этих двух тенденций было совершенно необходимым. Само выживание вида в некоторых экстремальных ситуациях (голод, стихийные бедствия и т. п.) оказывалось подчас возможным только потому, что особи-«эгоисты» сохранялись и давали жизнь следующим поколениям за счет гибели определенной части популяции. «Альтруизм, так же как и его альтернатива — эгоизм и антиальтруизм, в разных условиях жизни нравственно неразвитого общества имели разную адаптивную ценность, но поскольку условия жизни постоянно менялись, то они оказались вовлеченными в сферу группового отбора, а лежащие в их основе генные системы оказались включенными в генофонд человека» [26] Беляев Д. К. Современная наука и проблемы исследования человека. — Вопр. философии, 1981, № 3, с. 10—11. .

Абстрактный альтруизм способен обернуться своей диалектической противоположностью. «Жертвенность, тем более затяжная, редко бывает бескорыстной. Она одаривает, но за это обязательно когда-нибудь потребует благодарности... почему это никто не замечает, почему не воздают должное?» [27] Гербер А. Без черновиков. — Юность, 1971, № 7, с. 84. «Если человек может любить только других, он вообще неспособен любить» [28] Fromm E. The art of loving. London, 1964, p. 60. . Совокупность исторических классовых макро- и микросоциальных факторов формирует исторически изменчивую норму удовлетворения потребности «для других», которая усваивается индивидуальным человеком как присущая лично ему совесть. По всему происхождению совесть есть память общества, усвояемая отдельным лицом, утверждал Л. Н. Толстой. «Как принадлежащий к этой общине, как член этого племени, этого народа, этой эпохи, я не обладаю в своей совести никаким особенным и уголовным уставом... Я упрекаю себя только в том, в чем упрекает меня другой» [29] Фейербах Л. Избр. филос. произведения. М., 1955, т. 1, с. 630. . Однако, будучи усвоена субъектом, социальная по своему происхождению норма обретает новое качество, становясь внутренним регулятором поведения. «Презирать суд людей нетрудно; презирать суд собственный невозможно» (А. С. Пушкин). «Когда никто не увидит и никто не узнает, а я все-таки не сделаю, — вот что такое совесть!» (В. Г. Короленко). На базе потребности «для других» в зависимости от ее удовлетворения или неудовлетворения возникают отрицательные эмоции «угрызения совести» или положительно окрашенное чувство удовлетворения своим поступком «по совести». «Две вещи наполняют душу все новым и нарастающим удивлением и благоговением, тем чаще, чем продолжительнее мы размышляем о них, — звездное небо надо мной и моральный закон во мне» (И. Кант). Хорошо упроченным нормам свойственно уходить в подсознание — приобретать черты автоматизма и функционировать без размышлений и доказательств, как нечто само собой разумеющееся. Самые высокие представления идеального порядка обнаруживают себя в поступке, во взаимодействии людей чуть ли не рефлекторно, когда их значение и источник едва осознаются.