Андрей Курпатов - Страх. Сладострастие. Смерть

«В основе эротизма, – пишет Жорж Батай в книге “Слезы Эроса”, – лежит сексуальная деятельность человека. Однако эта деятельность попадает под запрет. Непостижимо! Запрещено заниматься любовью! Можно лишь скрыто заниматься ей. Однако, если мы занимаемся любовью скрыто, запрет преобразует ее, он освещает то, что запрещает, особым светом – зловещим и божественным: одним словом, запрет освещает любовь религиозным светом. Запрет придает свое собственное значение тому, что под него подпадает. Часто в тот самый миг, когда меня охватывает вожделение, в голову залетает шальная мысль: а не толкнули ли меня исподтишка к этому вожделению? Запрет придает тому, что под него подпадает, определенный смысл, которого само по себе запрещенное действие не имело. Запрет принуждает к нарушению запрета, к его преодолению, к трансгрессии, без чего запрещенное действие утратило бы зловещий и обольстительный облик… Зачаровывает именно нарушение запрета, околдовывает трансгрессия… Но этот отблеск испускается не только эротизмом. Этот отблеск освещает своим мерцанием религиозную жизнь всякий раз, когда в действие вступает необузданное насилие; насилие, разыгрывающееся в тот самый миг, когда смерть вскрывает глотку – и завершает жизнь – жертвы».

Так возникает сладострастие…

Загнанные страхом внутрь себя, в пресловутый и трогательно воспетый «внутренний мир», мы становимся Нарциссами. Подавленные – становятся нарциссами-духовниками; трансгрессирующие подавленные (что, впрочем, не делает их менее подавленными) – становятся нарциссами-эротоманами. В первом случае нарциссизм проявляется богатым набором причудливых масок, то есть саморазрушением; во втором – собственно сладострастием, где Нарцисс разрушает других при полном отсутствии (забвении?) самого себя. Роман Виктюк нарисовал в «Саломее» оба эти портрета: Уайльда-Ирода и Саломеи-Бози, лица мертвецов… Какова любовь в мире Нарциссов? Нарциссу принадлежит тезис: любовь ради любви. Кажется, что любовь ради любви замечательна, что может быть лучше! Но ничего подобного, любовь ради любви, а не ради человека – это мертвецки холодное сладострастие. У сладострастия нет нужды в Человеке, сладострастие нуждается лишь только в теле человека. Впрочем, не важно, каким именно предстает сладострастие, физическое оно или духовное, это не меняет существа дела. Уже сама разделенность души и тела свидетельствует о пришествии Смерти. Там, где есть разделенность нет любви, целостность нарушена, в такой атмосфере, в такой почве растут только Нарциссы. Абсолютное одиночество ничем не отличается от смерти.

Нарцисс – развращен или потерян? Нарцисс потерян, небо стало черным, вода утратила прозрачность и очерствела, поверхность океана подобна отполированной глади черного мрамора со змеиновидными прожилками известняка. Некуда идти… Как Каин, стоит он в безобразии своего одиночества на истерзанной и поруганной им земле, растрескавшейся от сухости выплаканных слез. Сухие, как пустыня, глаза покрываются коростой, влекущей за собой слепоту. Пустота… И только пропасть этой трагедии, только пропасть этого Ничто открывает свои объятья безумцу, только она согласна принять его в свое лоно, принять и поглотить, сделать ничем. Каким вырастет Нарцисс на опаленной пожаром земле, в мире без неба? Солнце спеклось в самолюбовании, а холодный блеск бесстрастной Луны жжет не меньше, чем разрушительный огонь.

Но если наше общество – это общество Нарциссов, то какое оно? Как звучит его имя? Имя ему – фашизм. По своей сути фашизм – это лишь укрупненный до размеров группы (нации, страны, «блока» стран, человечества) нарциссизм. Сущность обоих явлений в неспособности любить Другого, будь это человек, группа или мироздание. И фашизм, и нарциссизм зиждутся на страхе, страхе любить Другого. Нарциссу-фашисту кажется, что любящий уязвим, а это страшно. Страшащийся не знает, что любящий счастлив и потому, в отличие от страшащегося, просто не ведает страха, любящему нет дела до того, уязвим он или нет, он просто любит; более того, любящий всегда исполнен, ибо любовь дает ему силы, а страх не нападает на сильных, его излюбленная жертва – слабый; и, наконец, любящий состоит в неразрывной андрогиничной целостности с возлюбленным, а целостность – самое прочное из возможных оснований, так что защищаться любящему не от кого и незачем, ему просто не придется защищаться. Но ничего этого не знают ни Нарцисс, ни фашиствующее общество Нарциссов, ибо они боятся и не знают любви, они могут лишь рассуждать о ее «тайне», ибо для них она всегда тайна, тайна за семью печатями. А агрессия, направленная Нарциссом-фашистом на Другого, – не более чем суррогатный, невротичный способ защиты, способ ослабить свой страх, затмить его злостью, ненавистью, бесчинством.

Нарцисс – дитя запрета, любви продавец, которому за послушание и отречение от естественной сексуальности пообещали экстаз трансгрессивного разрушения; фашистское общество – это трусы, которым обещана защита, покровительство неведомого Бога и контрамарки в рай, которого нет. Фашистское общество, грезящее диктатором, – это сука, мечтающая о кобеле. Трусы сбиваются в стайки, трусам страшно одиночество, трусы отождествляются с массой, теряя свою индивидуальность, а с нею и право на любовь; трусы мечтают о фюрере, с которым можно отождествиться через символический сексуальный акт, под которого можно «лечь». Трусу приятнее лечь под фюрера, чем развлекать себя баснями об «эфемерной любви».

«С точки зрения масс, – писал Вильгельм Райх в своей пророческой книге “Психология масс и фашизм”, – национальный фюрер персонифицирует нацию. Фюрер использует в своих целях все эмоциональные особенности, которые прежде приписывались строгой, но внушительной (в глазах ребенка) фигуре отца-защитника. Чем беспомощней становится “массовый индивид” (благодаря своему воспитанию), чем отчетливее проступает его идентификация с фюрером, тем глубже детская потребность в защите прячется в чувстве его единства с фюрером. Эта склонность к идентификации составляет психологическую основу национального нарциссизма, т. е. уверенности отдельного человека в себе, которая ассоциируется с “величием нации”. Индивид ощущает себя в фюрере».

Такая идентификация с фюрером, с нацией, с «национальным интересом» позволяет подавленному индивиду ощущать себя сильным, «великим», агрессором, имеющим право подчинить себе Другого. «Существование “низших людей”, – пишет Райх, – служит основным условием создания высшей культуры. В качестве победителя ариец подчинял своей воле покоренные народы и управлял их деятельностью в соответствии с арийскими потребностями для осуществления арийских задач». Но всякая идентификация – это лишь подлог, блеф, ведь, идентифицировавшись с кем-то, не становишься тем, с кем ты идентифицировался. Поэтому возникающее в такой ситуации ощущение сексуального доминирования – не более чем самообман, служащий удовлетворению исключительных по масштабу притязаний-амбиций подавленного человека, страдающего комплексом неполноценности. Этот самообман позволяет индивиду успешно скрывать его зазорную пассивно-подчиненную позицию, от которой он, будучи слабым и зависимым, испытывает величайшее сексуальное удовольствие, но с которой никак не может сознательно примириться, поскольку в социуме, от мнения которого он зависим, быть слабым и женственным стыдно. Фашист, таким образом, – это сука, испытывающая сильнейшее сексуальное удовольствие, со сладострастием отдающаяся агрессивно-сексуальной власти самца, но мнящая себя при этом кобелем.