Андрей Курпатов - Индивидуальные отношения. Теория и практика эмпатии

Философский спор о происхождении этики не прекращается. Надо сказать, что, несмотря на его продолжительность и даже страстность, оригинальных идей в нем немного. Основных направлений, в которых развиваются эти философские идеи, два: одни полагают, что этика суть божественного происхождения, другие же отдают ее на откуп обществу, то ли полагая, что это природное свойство его индивидов, то ли закон, развившийся на базе общественных же отношений, как необходимый и защитный механизм. Но, например, Бенедикт Спиноза предлагает синтез того и другого, нравственное, согласно ему, в одно и то же время и божественное, и человеческое. Именно Б. Спиноза свел воедино свободу и необходимость, чем, желая того или нет, утвердил на многие лета права общественной морали над индивидуальными чувствами, впрочем, «внешняя» мораль не сильно его занимала, так что он оставил в стороне этический вопрос отношений индивида и группы.

Для Иммануила Канта этот вопрос, напротив, был очень важен, что и привело к формулировке знаменитого «категорического императива», который, как известно, гласит: «Поступай так, чтобы побуждение твоей воли могло послужить принципом всемирного законодательства». Это утверждение кажется правомочным, но является труднодоказуемым, и, в конечном итоге, философ остановился на идее о божественном происхождении рассматриваемого феномена. В работе «Философская теория веры» он заключил, что «непостижимость нравственной способности, указывает на ее божественное происхождение». Интересно отметить, П.А. Кропоткин считал, что, несмотря на стойкую приверженность автора своему «категорическому императиву», «лучшие страницы Канта именно те, где он доказывает, что ни в каком случае соображения о полезности не должны считаться основой нравственности» 91, в чем и находил противоречие.

Основателем второй группы – последователей идеи небожественного происхождения этики – следовало бы, наверное, считать Чарльза Дарвина, хотя он, разумеется, и не был здесь первым. Принято считать, что этика Дарвина – это этика «естественного отбора», мол, выживает сильнейший. Но не следует забывать, что Ч. Дарвин все-таки, кроме прочего, был священником. Да, он усмотрел в отношениях животных «общественные чувства», которые, согласно его взглядам, произрастают из способности их ощущать «сочувствие» (где сочувствие или симпатию следует понимать как чувство товарищества, чувство взаимности чувствований – способность заражаться мыслями другого). Именно этим «общественным чувствам» у «общественных животных» он и отводил роль основного эволюционного фактора, приведшего к развитию человека. Ч. Дарвин полагал, что в человеке чувство социальной симпатии преобладают над личным эгоизмом.

Впоследствии Конрад Лоренц предположил, что дело не в «общественном чувстве» как таковом, а в феномене «воодушевления»: «Ребенок падает в воду, мужчина прыгает за ним, вытаскивает его, исследует норму своего поступка и находит, что она – будучи возвышена до естественного закона – звучала бы примерно так: “Когда взрослый самец Homo sapiens видит, что жизни детеныша его вида угрожает опасность, от которой он может его спасти, – он это делает”. Находится такая абстракция в каком-либо противоречии с разумом? Конечно же, нет! Спаситель может похлопать себя по плечу и гордиться тем, как разумно и морально он себя вел. Если бы он на самом деле занялся этими рассуждениями, ребенок давно бы уже утонул, прежде чем он прыгнул бы в воду. Однако человек – по крайней мере, принадлежащий нашей западной культуре – крайне неохотно узнает, что действовал он чисто инстинктивно, что каждый павиан в аналогичной ситуации сделал бы то же самое.

Древняя китайская мудрость, – продолжает К. Лоренц, – гласит, что не все люди есть в зверях, но все звери есть в людях. Однако из этого вовсе не следует, что этот “зверь в человеке” с самого начала являет собой нечто злое и опасное, по возможности подлежащее искоренению. Существует одна человеческая реакция, в которой лучше всего проявляется, насколько необходимо может быть безусловно “животное” поведение, унаследованное от антропоидных предков, причем именно для поступков, которые не только считаются сугубо человеческими и высокоморальными, но и на самом деле являются таковыми. Эта реакция – так называемое воодушевление. Уже само название, которое создал для нее немецкий язык, подчеркивает, что человеком овладевает нечто очень высокое, сугубо человеческое, а именно – дух. Греческое слово “энтузиазм” означает даже, что человеком владеет бог. Однако в действительности воодушевленным человеком овладевает наш давнишний друг и недавний враг – внутривидовая агрессия в форме древней и едва ли сколько-нибудь сублимированной реакции социальной защиты» 92.

В конечном итоге, К. Лоренц приходит к выводу, что человек суть «Двуликий Янус» и «единственное существо», способное «увивать своих собратьев в убеждении, будто так надо для достижения тех самых высших целей. Се – человек!» 93. И этот вывод не кажется утешительным, напротив, если согласиться с ним, то моральные качества и нравственность человека не могут тягаться с аналогичным «образованием» животных.

Так или иначе, но этические идеи Дарвина, так и не получили достаточного отзвука и продолжения, если не считать ошибочных интерпретаций его эволюционной теории и вытекающих из нее следствий. По этому поводу П.А. Кропоткин указывает: «В одном из своих писем, не помню к кому, Дарвин писал: “На это не обращают внимания, должно быть, потому, что я слишком кратко писал об этом”. Так случилось именно с тем, что он высказал об этике… В наш век капитализма и меркантилизма “борьба за существование” так отвечала требованиям большинства, что затмила все остальное» 94. Эту ошибку совершил даже Томас Гексли – ученик и соратник Ч. Дарвина, популяризатор его теории. Противоречивость «естествоиспытательской» этики была определена им на многие годы вперед: или этика – это закон природы, вытекающий из привычки, инстинкта, взаимопомощи (а уже не сочувствия, как полагал Ч. Дарвин), или же нравственные понятия суть внушенные свыше божественные императивы.

Экзистенциализм и феноменология, от которых, мы, в целом, могли бы ожидать некого прояснения этической проблемы, к сожалению, так же не выработали ясной позиции, касаемо природы нравственного чувства. Из значительных работ в этом плане следует отметить почти что «боговдохновленный» текст «Страха и трепета» Сёрена Кьеркегора – этого предшественника экзистенциализма. Здесь автор жестко противопоставляет «героя веры» (Авраама) «трагическому герою» (Агамемнону), оба из них вынуждены принести в жертву своих детей, но Кьеркегор однозначно встает на сторону первого, демонстрируя таким образом, что вся этика – хоть с большой, хоть с малой буквы – целиком и полностью принадлежит Богу, от Него исходит и к Нему возвращается. А вот, например, у К. Ясперса мы уже не находим такой определенности позиции, и хотя он восклицает: «Каждый знает – кто завоюет молодежь, обладает будущим!» 95, сам он никаких серьезных попыток завоевать эту молодежь, опираясь на этическое знание, не предпринимает, а лишь ограничивается достаточно общими рассуждениями о духе, ответственности перед временем и тому подобных вещах.