Маршал Салинз - Экономика каменного века

Тот факт, что добро вскоре делается в тягость, а не в радость, очевиден даже для наблюдателя со стороны. Когда Лоуренс ван дёр Пост готовил для своих бушменских друзей прощальные подарки, он столкнулся со следующей проблемой:

Вопрос «Что подарить?» заставил нас пережить несколько беспокойных моментов. Мы были обескуражены, обнаружив, как мало можем дать бушменам. Почти все, казалось, грозило усложнить их жизнь, прибавить ненужный вес к их повседневной ноше. Ведь у них практически отсутствовало имущество: набедренная повязка, одеяло из шкуры да кожаные заплечные мешки. Ничего такого, что они не могли бы в минуту собрать, завернуть в одеяла и понести на плечах за тысячу миль. У них не было чувства

собственности (Van der Post, 1958, р. 276).

Потребность сводить к минимуму имущество, столь очевидная для случайного посетителя, должна быть второй натурой людей, ее испытывающих. Эта скромность материальных запросов институализирована: она сделалась позитивным культурным фактором, выраженным в целом наборе хозяйственных установлении. Ллойд Уорнер сообщает о мурнгин, например, что «портативность» имеет решающее значение в их симтеме ценностей. Мелкие вещи в целом лучше, чем крупные. В конечном счете, определяя форму будущего изделия, преимущество отдадут «относительной легкости транс­портировки», а не «относительной нетрудоемкости его изготовления». Что, как пишет Уорнер, имеет «первоочередное значение», так это «свобода передвижения». И этим «стремлением к свободе от обременительного и ответственного „груза вещей"», который мешает образу жизни «общества странников», Уорнер объясняет «неразвитое чув-сто собственности» мурнгин и их «незаинтересованность в усовершенствовании своего технологического оснащения» (Warner, 1964, р. 136-137).

Еще одна своеобразная черта их экономики (я бы не сказал, что она является универсальной), возможно, тоже объясняется не только недостаточными навыками гигиены, но и привычным отсутствием интереса к материальному накоплению: некоторые охотники устойчиво демонстрируют вопиющую неряшливость в обращении с имуществом. Им свойственна своего рода беспечность, которая скорее бы пристала людям, мастерски овладевшим производством. Это особенно раздражает европейцев:

Они не знают, как ухаживать за своими вещами. Никому даже не приходит в голову располагать их в порядке, сушить или чистить, вешать или складывать в аккуратные стопки. Если они ищут какую-то определенную вещь, то беспорядочно перерывают все в своих корзинках, наполненных месивом из всякой всячины. Более крупные предметы, которые свалены в кучу в хижине, они таскают туда-сюда, не боясь их повредить. У европейского наблюдателя создается впечатление, что эти индейцы (яган) не ценят никаких вещей и как будто совершенно )абыли об усилиях, потраченных на их изготовление щъ . В самом деле, никто особо не держится за свое добро и пожитки, которые, какими бы они ни были, часто с легкостью теряются и с такой же легкостью заменяются другими... Индеец никогда не заботится о вещах, даже если для этого имеются все условия. Европейцу остается только покачать головой при виде того безграничного безразличия, с которым эти люди волочат по грязи или отдают на растерзание детям и собакам совершенно новые вещи, хорошую одежду, свежие продукты и различные ценные изделия... Дорогими вещами, которые им дают, они любуются в течение нескольких скольких часов, пока не прошло любопытство. После этого они бездумно оставляют их портиться в грязи и сырости. Чем меньше они имеют, тем удобнее им путешествовать, и в случае, если что-то сломалось, они это заменяют. Таким образом, они полностью равнодушии» к материальной собственности (Gusinde, 1961, р. 86-87).

Охотник, могут сказать, — «человек неэкономический». По крайней мере, в том, что касаекя вещей, не первоочередных для выживания, он являет [17] 0днако вспомним комментарий Гуэинде: «Огнеземельцы добывают и изготавливают свои орудия без особых

собой полную противоположность типичной карикатуре, увековеченной на первой странице любого издания основных принципов экономики». Потребности его скудны, а средства их достижения (относительно) многочисленны. Следовательно, он «относительно свободен от материального прессинга», не имеет «чувства собственности», демонстрирует «неразвитое чувство собственности», «полностью нечувствителен к материальному прессингу» и проявляет «недостаточную заинтересованность» в развитии технологического оснащения.

В таком отношении охотников к имуществу имеется один тонкий и важный момент. С точки зрения внутренней экономической перспективы, казалось бы, нельзя сказать, что их потребности «сдерживаются», желания — «подавляются» или даже что их понятие о благосостоянии «ограничено». Подобные формулировки заведомо предполагают наличие «Экономического человека» и борьбу охотника с собственной порочной натурой, которая в конечном счете подчиняется культурному обету бедности. Эти фразы предполагают добровольный отказ от жажды наживы, способность к которому реально никогда не была развита, и подавление желаний, о котором никогда не было речи. «Экономический человек» — это буржуазная конструкция, по выражению Марселя Мосса, «не позади нас, но впереди, как и „нравственный человек»». Это не означает, что охотники и собиратели обуздали свои материальные «импульсы»; они просто не сделали из них института. «Более того, если великое благо — быть свободными от величайшего зла, наши дикари (монтаны) счастливы, так как в их лесах не царствуют два тирана, приносящих ад и пытки множеству европейцев, — амбиции и скупость... — они довольст­вуются скромной жизнью и никто из них не продает душу дьяволу, чтобы обрести богатство» (LeJeune, 1897, р. 231).

Мы склонны считать охотников и собирателей бедными, потому что у них ничего нет; возможно, правильнее было бы считать их свободными, потому что у них ничего нет. «Крайняя ограниченность имущества освобождает их от всех забот за исключением самых насущных и позволяет наслаждаться жизнью» ^ш^е, 1961, р. 1).

Жизнеобеспечение

В то время, когда Херсковиц писал свою «Экономическую антропологию» (1958), было принято рассматривать бушменов или австралийских аборигенов в качестве «классической иллюстрации народов, у которых экономические ресурсы крайне скудны» и которые живут в столь ненадежных местах, что «только самые интенсивные усилия могут сделать выживание возможным». Сегодня есть все основания пересмотреть это «классическое» понимание. Основания дают факты, относящиеся пре­имущественно к тем же двум группам. Хорошим доводом может служить хотя бы то, что охотники и собиратели работают меньше нас и добыча пропитания является у них не постоянным изнурительным занятием, а задачей, возникающей лишь периодически; времени на досуг у них — сколько угодно, а количества «дневного сна на душу населения в год» куда больше, чем в любом другом обществе.