Маршал Салинз - Экономика каменного века

Домохозяйство в этих примитивных обществах постоянно пребывает в ситуации дилеммы и непрерывного маневрирования, вечно лавируя между заботой о благополучии дома и более широкими обязательствами по отношению к родственникам в надежде выполнять вторые, не нанося ущерба первой. Помимо парадоксов житейской мудрости, бытующих в пословицах и поговорках, это своеобразное перетягивание каната получает общее отражение в нюансах традиционной реципрокности. Потому что, несмотря на подразумевающуюся эквивалентность, традиционный реципрокный обмен часто не сбалансирован — в сугубо материальном смысле. Расплата за первоначальный подарок лишь более или менее соответствует ему по ценности и лишь более или менее непосредственно следует во времени. Вариации в стиле реципрокации хорошо коррелируют со степенями родства. Сбалансированность характерна для материальных отношений между дальними родственниками. Чем ближе к дому, тем менее выгодным становится обмен. Здесь приходится проявлять терпимость к задержкам или даже к полной неспособности вернуть «долг» («реципроцировать»). Сделать заключение, что родство теряет свою силу по мере того, как оно теряет свою близость, не значит удовлетворительно, или хотя бы просто логично объяснить суть явления, учитывая «растягивание» категорий родственной близости на весьма широкий круг людей. Более подходящим объяснением будет сегментарное разделение экономических интересов. Что определяет дифференциацию форм родственной солидарности и наполняет каждую из них соответствующим функциональным значением, что вкладывает глубокий смысл в такие разграничения, как дальний родственник/сын? Это экономическая позиция дома, семьи. Семейный дом — это место, где начинается благотворительность. Исходная точка отсчета степеней родственной близости — ДСП. Так что все, что говорится в главе 5 о тактической игре реципрокации, может быть принято во внимание и при анализе настоящей проблемы.

Несмотря на заложенное в самом основании социальной структуры примитивных обществ противоречие между домохозяйством и более широкой родственной группой (родней), случаи, когда эта структура дает трещину и конфликт выходит наружу, немногочисленны. Тем более ценна поэтому последовательная работа Ферса, посвященная жителям Тикопии, особенно поздний ее этап (1953/54), на котором он (в сотрудничестве со Спиллиусом) пересмотрел многие свои прежние выводы. Ему тогда представился случай наблюдать этих прославившихся своим гостеприимством людей в годину испытания голодом (Firth, 1959a). Природа нанесла тикопиа сразу два удара: в январе 1952 и марте 1953 года разразились ураганы, серьезно разрушившие жилища, повредившие деревья и нанесшие урон несобранному урожаю. Это повело к нехваткам питания, варьировавшим по своей тяжести от района к району и от периода к периоду. В целом, самая трудная пора пришлась на сентябрь-ноябрь 1953 г., пора, описываемая этнографами как «голод». И все же народ выжил, так же как и социальная система. При этом первое произошло не только благодаря второму. Родство за пределами домохозяйства поддерживалось в рамках формального кодекса, хотя этот кодекс чтился при систематических нарушениях, так что если даже обществу тикопиа в целом удалось сохранить своего рода моральную устойчивость, оно все же явно обнаружило, что в основе его заложена неустойчивость. Кризис обнажил это. Ферс и Спиллиус говорят об «атомизации», фрагментации более крупных родственных групп и «более тесной интеграции» внутри домохозяйств. «Что голод сделал, — писал Ферс, — так это он выявил солидарность элементарной семьи» (Firth, 1959Ь, р. 84; курсив мой).

Экономическое расщепление проявило себя на разных «фронтах», но в первую очередь в сферах собственности и распределения. Даже при планировании восстановительных работ после первого урагана каждый дом был сам по себе (кроме домов вождей): «Почти во всех случаях использование ресурсов было направлено на обеспечение интересов семьи... Расчеты редко выходили за эти пределы» (р. 64). Предпринимались попытки отменить традиционную привилегию родни иметь доступ к семейным земельным наделам (р. 70). Земля, находившаяся в совместном владении близких родственников, стала причиной собственнических раздоров, порой заставляв­ших брата восставать против брата, порой приводивших к решительным разделам и строгому разграничению братских прав (Firth, 1959Ь; Spillius, 1957, р. 13).

В сфере распределения пищи процессы были более сложными. При обмене проявились колебания, которые нетрудно было бы предвидеть — от расширения сферы дружественной поддержки и щедрости в периоды испытаний до противоположной этому домашней изоляции, когда испытания оборачивались бедствиями. 70 В то время и в тех местах, где нехватка пищи была менее острой, экономика домашнего хозяйства могла даже перечеркнуть самое себя: семьи, находившиеся в близком родстве, приостанавливали свое отдельное хозяйство, чтобы «подбросить топлива в коллективный очаг». Однако при углублении кризиса включалась противоположная тенденция, имевшая две взаимодополняющие составляющие: уменьшение добровольного дележа и рост воровства.71 По оценке Ферса, количество случаев воровства пятикратно возросло по сравнению с его первым пребыванием на Тикопиа двадцать пять лет назад, и если раньше объекты воровства в основном ограничивались предметами «полуроскоши», то теперь в большинстве случаев воровство распространялось на запасы продовольствия — не оставались неприкосновенными и ритуальные урожаи, не оставались невинными и члены знатных домов. «Почти каждый воровал и почти каждый был обворован» (Spillius, 1957, р. 12). Между тем, после первоначальной волны взаимопомощи, частота и социальный диапазон актов дележа стали прогрессивно сокращаться. Вместо еды гости получали одни извинения, и вероятно неискренние. Запасы прятали от родни, даже запирали в ящики, к которым для охраны приставлялся один из домашних... Ферс следующим образом описывает подобное нетикопийское поведение:

В ряде случаев родственники, подозревая, что у хозяина в доме имелась еда,

подолгу просиживали там, болтая и ожидая, что хозяин наконец сдастся, и

подадут еду. Но почти всегда хозяин держался до последнего и не отпирал

ящики с едой, пока не уйдет гость (Firth, 1959Ь, р. 83).

Нельзя сказать, что это была война каждой семьи против каждой. Тикопиа сохраняли вежливость. Как писал Ферс, манеры выстаивали, даже если нравы падали. Однако кризис явился проверкой прочности социальной структуры. Он показал слабость этого декларативного «Мы, тикопиа» по сравнению с силой частного домохозяйства. Домохозяйство оказалось крепостью личного интереса, крепостью, которая в условиях кризиса отрезает себя от остального социума и поднимает мосты (когда не участвует в набегах на поля знакомых и родни).