Оксана Алексеева - Экзамен по социализации

Макс почесал указательным пальцем висок и отвернулся к боковому стеклу, демонстрируя, что этот разговор его не касается. Очевидно, сестра его не раз уже доставала этим. Я распахнула глаза:

— Серьезно, что ли? Но ты же никого не насилуешь, Макс? — посчитала, что имею право такой мелкий пунктик уточнить.

— Пока необходимости не было, — буркнул он.

— Ну… ладно. Теперь понятно, что там с Яной… — пробормотала я, чтобы хоть что-то сказать на такое откровенное признание.

— С Яной? — видимо, Мира не знала, кого конкретно шпилит ее брат в каждый дискретный отрезок времени. — Ясно. Но Дашу не трогать! Понял?

Это меня уже возмутило:

— Что это значит? А Даша тут что, грелка безмолвная? Даша не может сама отказать? — они меня считают жертвой до такой степени?! — И уж прости, Макс, но ты не производишь впечатления красноречивого Дона Жуана, который способен уболтать любую!

Он не ответил, поэтому я решилась добавить. Откровенность за откровенность:

— И вообще, я — девственница! Понятно? Это значит, что я не стала бы отсасывать в туалете малознакомому парню, а в постель лягу только с любимым и уж точно… не с тем, кого треть Москвы… ниже пояса!

— Я тоже! — удивила Мира. — В смысле, тоже девственница и тоже считаю, что секс допустим только с очень близким человеком!

— Пф! — не выдержал Макс. — Нашли, чем гордиться. Обе. Ты, — он обратился к Мире, — девственница только потому, что моя сестра. А ты, — это уже мне, — потому, что подруга моей сестры. Точка. Радуйтесь пока, если это вообще повод для радости. Куда вас везти, клуши невинные?

Мира тут же переключилась:

— По магазинам!

Но я слишком устала. Меня просто не хватило бы даже на то, чтобы составить Мире компанию.

— Я домой хочу, прости.

— Ну ладно, — она на секунду надула идеальные губы. — Говори адрес.

Уж не знаю, насколько серьезно она говорила о психологических проблемах. По-моему, Макс — просто типичный бабник, правда, слишком немногословный — хотя, может, этим и привлекает на фоне прочих болтунов. В восемнадцать бегать за девчонками — да это можно про каждого третьего сказать, а она тут развела целую психическую травму. В конце концов, меня это вообще никак не касается. Но все же прозвучало что-то, что заставило мое сердце дрогнуть, поэтому я спросила:

— Мира, а когда умерли ваши родители?

— Сразу.

Холодно и просто. И тут же уточнила, хотя я и без того поняла:

— Сразу после нашего рождения.

Вот так. Всю жизнь никому не нужные, из всех родных — только они двое. Против всего мира вдвоем. А я еще жаловалась на свои мелкие проблемы.

Забежала в квартиру и скинула туфли.

— Дашуль, ты? Мой руки и беги сюда, я пока суп разогрею, — раздался голос из кухни, а я сразу же подлетела к маме и обняла. — Даш, ты чего?

Я сжала ее еще сильнее:

— Так соскучилась, мам.

Мама разомкнула объятия, чтобы пристально посмотреть в лицо:

— Все в порядке?

— Да. Просто люблю тебя.

А потом я рассказала ей о Мире и Максе — двух своих друзьях. Ни с того, ни с сего именно сегодня ставших друзьями. Мама только качала головой, тоже не имея возможности представить — каково это. А вечером уселась смотреть с папой его дебильный футбол. По каким глупым критериям я смела называть свою жизнь плохой? А Белову я завтра еще разок врежу!

Правда, уверенность моя таяла рывками по мере приближения к зданию школы. Белов вчера меня не ударил — он вообще меня никогда не бил. Хватал, применял силу — да, но чтобы кулаком… такого не случалось. Но вчера я ведь перешла все границы, в его понимании моих границ. И он не ударил меня. Может ли быть такое, что эта сволочь имеет хоть какие-то пределы своей жесткости? Жестокость была ключевой чертой его натуры, он ни разу не упустил шанса меня унизить так, чтобы было как можно больнее. Вчера он опять меня унизил, но не ударил. Почему? А может, он боится? Ведь все его поступки оставались до сих пор тайной от моих родителей и учителей отчасти потому, что им никто об этом прямо не говорил. А вот синяк на половину моего очкастого лица станет слишком красноречивым доказательством — завтра же в школу прилетит мой отец, поставит на уши всех от директора до уборщицы, следовательно, беспечная жизнь Белова, так или иначе, перестанет быть такой же беспечной. Это больше похоже на правду! Так-так, значит, на этом страхе играть и нужно. Я отказываюсь сдаваться! Наоборот, собираюсь провоцировать его либо уж выйти из себя окончательно, либо раз и навсегда успокоиться. Страшновато, но что он мне может сделать такого, чего со мной до сих пор не делали? Не убьет же, в самом деле. А когда я справлюсь с Беловым, то все остальные мне покажутся мухами — тут Мира была права.

Прямо из пучины бурлящих мыслей меня выдернули за руку и потащили куда-то в сторону. Яна. Насупилась и смотрит так, будто я ей миллиард долларов задолжала. Но раз уж я настроилась на войну с Беловым, то противостоять, пусть и высокомерной, но более здравомыслящей Яне я уж точно в силах:

— Чего тебе?

Она привычно перекрестила руки на груди, но тут же опустила их.

— Даша, — ого! Она знает мое имя? — Извини меня за то, что я тебя оскорбляла. Но я никогда не трогала твою форму, обувь и…

— Знаю. И что? — а вот я сложила руки на груди, как это обычно делала она.

— Даша, — она выдавливала это слово из себя с явным волевым усилием. — Пожалуйста. Не говори. Никому.

Ясно. Это она о своем вчерашнем небольшом грехопадении. Да мне, если честно, все равно.

— Кому рассказывать-то? Мира уже знает, Макс… думаю, тоже догадывается. С остальными я, как ты могла заметить, не общаюсь. На доске написать маркером? Хорошая идея!

Я никогда не отличалась злорадством, но сейчас во мне всколыхнулось что-то темное.

— Пожалуйста.

Ну ладно, помучили — и хватит. Я решила смилостивиться:

— Не расскажу.

Я попыталась уйти, но Яна, видимо, не удостоверившись в моей искренности, снова схватила меня за руку, заставляя остановиться.

— Даша, я очень прошу! — боясь, что я уйду или что не окажусь, после двух-то лет бесконечной нервотрепки, достаточно великодушной, она затараторила: — Никита… Если он узнает, я потеряю его. Я люблю его, правда. Мне наплевать, что скажут другие, но если кто-то узнает, то и Никите…

— Раз так любишь, то зачем же сделала это? — не то, чтобы меня это особо заботило, но ее поступок явно шел вразрез с сегодняшним волнением.

— Не знаю! Глупость, ошибка, понимаешь?

Мне неожиданно стало интересно, но не из-за Яны, а из-за вчерашнего разговора с Танаевыми:

— Как тебя Макс вообще на такое уговорил? Я даже не видела, чтобы вы особо общались.

Она болезненно сморщилась. Но, опустив голову, снова забормотала быстро:

— Ты не поймешь. Да я и сама толком не понимаю… Есть в нем это… Как объяснить? Будто голодное животное, страсть неприкрытая — берет, что хочет, не заморачиваясь. Он меня просто вчера прижал к стене, целовать начал… А во мне словно впервые женщина проснулась. Я и сама ничего не поняла, как готова была на все. Ни одной мысли в голове… Это не любовь — это вообще черт знает что! Даже если он бы мне встречаться предложил — я бы не согласилась, потому что Никита лучше. Всех лучше. А Макс…