Борис Братусь - Русская, советская, российская психология [Конспективное рассмотрение]

Обозначенный выше вопрос о смысле психического развития возвращает к теме человека, проблеме его сущности. О необходимости обращения к этому уровню ясно говорил С. Л. Рубинштейн: «За проблемой психического закономерно, необходимо встает другая как исходная и фундаментальная — о месте не сознания только как такового во взаимосвязи явлений материального мира, а о месте человека в мире, в жизни». [33]Рассуждения, восходящие к этому уровню, относятся, по преимуществу, к философско-психологическим или философской психологии (термин Г. И. Челпанова), поскольку затрагивает область граничную между философией и психологией, куда могут быть сведены, стянуты воедино нити отдельных психологических исследований и воззрений, где они могут быть отражены в своем единстве, откуда мы можем обозреть, воспринять психологию как целое, проникнуть в ее общий смысл и назначение.

То, насколько порой важно обращение к этому уровню, можно показать на примере одного из эпизодов научной жизни, рассмотрение которого поможет заодно представить собственное понимание автором проблемы человека в психологии.

В 1982 году вышла хрестоматия (тексты) по психологии личности под редакцией Ю. Б. Гиппенрейтер и А. А. Пузырея. [34] Эта быстро завоевавшая популярность учебная книга содержала среди прочих отрывки из сочинений М. М. Бахтина, в частности, его слова о том, что «…подлинная жизнь личности совершается как бы в точке… несовпадения человека с самим собой, в точке выхода его за пределы Всего того, что он есть как вещное бытие, которое можно подсмотреть-определить и предсказать помимо его воли, „заочно“. Правда о человеке в чужих устах, не обращенная к нему диалогически, т. е. заочная Правда, становится унижающей и умертвляющей его ложью». [35]

Если вдуматься в эти слова, то они представляют, по сути, смертный приговор для научной психологии личности, которая построена как раз на «подслушивании» и «подсматривании», на стремлении к получению «заочной правды». Редакторы хрестоматии этой опасности не усмотрели и в предисловии к извлечениям из М. М. Бахтина, напротив, лишь подчеркнули, сколь «глубоко гуманистичен… протест против „овнешняющего“ и „завершающегося“ определения личности». [36]

Опасность внедрения такой безоговорочной трактовки (напомним, что речь шла об учебном издании для широкого пользования) была замечена А. В. Петровским, «Трудно найти, — писал он в специальной заметке по этому поводу, — другое столь сильно и лаконично выраженное обвинительное заключение, предъявленное детерминистской психологии, которая в своей экспериментальной практике, минуя интроспекцию, пытается получить (подсмотреть, предсказать, определить) эту заочную правду о личности другого человека, исследуя как раз то ее „вещное“ бытие, которое Бахтин объявляет „унижающей и умертвляющей ложью“.» [37]Далее А. В. Петровский утверждал, что как раз при опоре на «вещное бытие», только принимая его реалии, возможно объективное познание личности, в том числе и «диалогическое проникновение в ее глубины». Этим утверждением, при всей несомненной авторитетности его автора, не снималась, однако, главная проблема: если возможна «заочная правда о личности» (а это, действительно, необходимое условие научности психологии), то какова должна быть эта правда, чтобы она согласовывалась, не противоречила трансцендирующей, не имеющей фиксированных границ природе человеческого развития?

Решение спора возможно, на наш взгляд, только при условии разведения, различения понятий «человек» и «личность». Отечественная психология, сделавшая столь много для различения понятий «индивид», «личность», «характер», «индивидуальность» и т. п., прошла почему-то мимо этого, столь принципиально важного вопроса. Между тем то, о чем говорит и на чем настаивает М. М. Бахтин, относится, прежде всего, к общему понятию «человек». Выше уже приведенных слов, послуживших основой спора, он пишет; «Человек никогда не совпадает с самим собой. К нему нельзя применить формулу тождества: А есть А». [38]Эти слова целиком согласуются с пониманием человека как бесмасштабного существа, трансцендирующего свои границы, не поддающегося конечным определениям и т. п. Аппарат психологической науки не может и не должен быть применен здесь непосредственно. Другое дело — личность с позиций психолога. Она может быть, на наш взгляд, понята как особый психологический инструмент, орудие, принадлежащее, служащее человеку, как и другие психологические орудия и инструменты.

Вспомним расхожий в психологии афоризм: «Мыслит (или запоминает) не мышление (или память), а человек». Также и бытийствует не личность, а человек. Если начинает мыслить мышление или запоминать память, то это либо патология, либо мука, выход орудия из-под власти. Это касается и остального, включая и характер, и личность. Каждое из подобных образований может претендовать на роль главного и целого. Например, характер в подростковом возрасте, подсознание при невротическом развитии. Наиболее тонкая и современная подмена — подмена человека личностью, попытка выведения из нее самой оснований человеческой жизни, некий персоноцентризм, успешно насаждаемый и психологией.

Но в чем тогда видится специфика личности как психологического инструмента? Вспомним, что человек единственный из всех живых существ не принадлежит своему роду по факту рождения. Ему надо человеческую сущность присвоить, «выделаться в человека». По меткому слову немецкого философа Гердера, «человек первый вольноотпущенник природы». Дарованная ему свобода означала одновременно и неизбежно лишение его защищающих и поддерживающих инстинктов, т. е. сложных и автоматизированных систем действий, разворачивающихся в ответ на пусковые раздражители. Формирование и самостроительство в себе человека, сама способность и возможность такого самостроительства подразумевают наличие некоего психологического орудия, органа, постоянно координирующего и направляющего этот невиданный, не имеющий аналогов в живой Природе процесс. Этим органом и является личность человека. [39]

Таким образом, личность как специфическая, не сводимая к другим измерениям конструкция не является самодостаточной, в Себе самой несущей конечный смысл. Смысл этот обретается в зависимости от складывающихся отношений, связей с сущностными характеристиками человеческого бытия. Иначе говоря, сущность личности и сущность человека отличны друг от друга тем, что первое есть способ, инструмент, средство организации достижения второго, а значит, первое получает смысл и оправдание во втором. Поэтому, возвращаясь к дискуссии вокруг слов М. М. Бахтина, мы можем утверждать, что личность как психологический инструмент может «овнешняться», о ней можно говорить «заочно» и это отнюдь не противоречит трансцендирующей, изменяющейся природе человека. Что касается неизбежно возникающего расхождения, пропасти, противоречия между «вещным» (конечным) и «смысловым» (потенциально бесконечным), то оно в свете сказанного не есть препятствие объективному познанию личности, обходить которое надо возвеличиванием осязаемого «вещного» в ущерб неясному «Смысловому» (в противовес «понимающей психологии», экзистенциальным подходам или литературоведческим толкам о превалировании второго над первым). Следует не избегать, не маскировать это противоречие, а, напротив, выделить и зафиксировать его как первую объективную данность. Конечно, задача психолога тогда весьма усложняется — он должен уметь соотносить личность с тем, что бесконечно ее больше, соотносить определенное неопределяемое, с тем, что неопределенно и неопределимо, но именно это соотнесение, напряжение, разность потенциалов есть важнейшее условие существования личности, собственно то, что и придает этому существованию истинный смысл, энергию и масштаб.