Лорин Слейтер - Открыть ящик Скиннера

Некоторые из лечебниц, которые выбрал Розенхан, были роскошными зданиями из белого кирпича, другие — государственными учреждениями с пахнущими мочой коридорами и разрисованными граффити стенами. Все псевдопациенты должны были явиться туда и сказать следующее: «Я слышу голос. Он произносит „плюх“». Розенхан специально выбрал такую жалобу, потому что нигде в психиатрической литературе не было сообщений о голосах, которые произносили бы столь откровенную карикатурную страшилку.

На все последующие вопросы притворщики-больные должны были отвечать совершенно честно, не называя только своих настоящих имен и профессий. Предполагалось, что никакие другие симптомы симулировать они не будут. Если их госпитализировали, то, оказавшись в лечебнице, они должны были сразу же сказать, что голос исчез и они чувствуют себя нормально. Розенхан преподал своим сообщникам урок: как избегать лечения, как не проглатывать таблеток, пряча их под язык.

— Мне понадобилось на это некоторое время, — говорит Мартин Селигман. — Я не сразу освоил умение управляться с таблетками, и я очень нервничал. Я боялся, что случайно проглочу таблетки, которые меня будут заставлять принимать, и еще больше боялся того, что окажусь жертвой гомосексуального изнасилования.

Несколько дней псевдопациенты осваивались. Такая практика носила, несомненно, пассивный характер: люди просто позволили охватить себя апатии и запахам лечебницы. Их волосы отрасли и спутались, дыхание стало неприятно пахнуть. Они освоили умение прятать таблетки под языком, а потом отворачиваться и незаметно их выплевывать. Стояла осень, и в небе висела круглая луна. По улицам скользили гоблины в ярких накидках, ведьмы разгуливали с мигающими свечами в тыквах. Так что это было — трюк? Или научный эксперимент?

День, когда Розенхан отправился в одну из пенсильванских государственных лечебниц, был великолепным. Небо сияло морозной синевой, деревья казались огромными кистями, которые окунули в банки с красками, а потом вытащили и перевернули, так что они оставались влажными и яркими. Розенхан оставил свою машину на стоянке. Лечебница располагалась в готическом здании, все ее окна были забраны решетками. На территории были видны санитары в голубых халатах.

Когда Розенхан вошел в приемный покой, его проводили в маленькую выкрашенную в белый цвет комнату.

— Что вас беспокоит? — спросил психиатр.

— Я слышу голос, — коротко ответил Розенхан.

— И что этот голос говорит? — спросил психиатр, не зная, что попадается в приготовленную Розенханом западню.

— «Плюх», — сказал Розенхан, и мне кажется, что произнес он это с самодовольным видом.

— «Плюх»? — переспросил психиатр. — Вы сказали «плюх»?

— «Плюх», — подтвердил Розенхан.

Психиатр, должно быть, почесал в затылке. Он был растерян и смущен. Возможно, он отложил ручку и журнал регистрации и секунду смотрел в потолок. Проблема в том, что мы не знаем точно, что происходило в каждом из приемных покоев, потому что Розенхан не потрудился оставить подробные отчеты. Что нам известно — так это что каждый псевдопациент сообщал, что голос принадлежал представителю того же пола, что и он сам, и что он вызывал некоторое беспокойство; каждый также сообщал, что решил обратиться за советом именно сюда, потому что друзья говорили, будто «это хорошая лечебница».

Роберт Спицер, один из самых выдающихся психиатров XX века и суровый критик Розенхана, в 1975 году опубликовал в «Журнале патопсихологии» статью, посвященную полученным Розенханом результатам, где говорилось: «Некоторая пища чрезвычайно вкусна, но оставляет отвратительное послевкусие. Так и с исследованием Розенхана. Мы знаем очень мало о том, как представлялись псевдопациенты и что они говорили». В примечании к статье Спицер добавляет: «Розенхан не назвал лечебницы, в которые обращались испытуемые, из соображений конфиденциальности и опасения нападок. Это делает невозможным получить от персонала лечебниц ни подтверждение, ни опровержение сообщения Розенхана о том, как псевдопациенты себя вели и как были приняты».

Позднее в телефонном разговоре со мной Спицер говорит:

— Вся эта затея — «плюх». Розенхан использует полученные данные, чтобы показать, как смешны психиатры потому, что раньше никто из больных не жаловался на слуховые галлюцинации, где звучал бы «плюх». Ну и что? Однажды у меня был пациент, который жаловался на голос, постоянно произносящий «Все о’кей, все о’кей». Сообщений о таком в литературе я не встречал, но это не значит, что человек не был на самом деле болен. — Мне не хочется противоречить Спицеру, но, по-моему, голос, говорящий «все о’кей», — вполне о’кей…

Спицер делает паузу.

— Так как дела у Дэвида? — спрашивает он.

— Не так уж хорошо, — отвечаю я. — Его жена умерла от рака, а дочь Нина погибла в автомобильной катастрофе. Он перенес несколько инсультов и сейчас страдает от болезни, которую врачи не могут определить. Он парализован.

То, что Спицер, услышав эти новости, не выражает особой печали, говорит о том, с какой неприязнью коллеги все еще относятся к полученным Розенханом результатам, даже по прошествии сорока лет.

Розенхана провели подлинному коридору. Ему это не было известно, но в разбросанных по всей стране лечебницах восемь его сподвижников также были госпитализированы. Должно быть, Розенхан испытывал и страх, и возбуждение. Он был журналистом и ученым, достигшим вершины своей карьеры, и он рисковал собственным организмом ради получения знаний. Он не смотрел в микроскоп или в телескоп; он сам запустил себя на орбиту, он ходил по луне. Именно на луне он и оказался: помещения лечебницы были стерильны, и моряки, фальшивые профессора и женщины с опухшими губами плавали там в невесомости собственных видений. Розенхана отвели в палату и велели раздеться. Заметил ли он, что его тело ему больше не принадлежит? Кто-то сунул ему в рот термометр, кто-то надел ему на руку черную манжету для измерения давления, кто-то сосчитал его пульс: все было в норме. Все было в норме, но никто этого не замечал. Розенхан сказал:

— Знаете, голос меня больше не беспокоит, — и доктора в ответ только улыбнулись. — Когда я отсюда выйду? — наверное, спросил Розенхан, и в голосе его прозвучала легкая паника — боже, что он наделал… — Когда я отсюда выйду?

— Когда поправитесь, — ответил ему врач. Но он же здоров: у него все в норме, давление 110/80, пульс 72 — его организм работает, как хорошо смазанная машина. Это не имело значения. Не имело никакого значения то, что его разум совершенно ясен. Ему поставили диагноз «параноидальная шизофрения» и заперли в лечебнице на много дней.

Посредине отделения находилось застекленное помещение, которое Розенхан скоро начал называть «загоном для быков». Там суетились сестры, разливая по пластиковым стаканчикам винно-красное лекарство и раскладывая таблетки — разноцветные, как конфетки, круглые, как горошины, маленькие, словно розовые точки на длинной полоске белой бумаги. Розенхан подчинялся абсолютно всему. Он «принимал» таблетки три раза в день, а потом спешил в туалет, чтобы там их выплюнуть. Розенхан заметил, что так же поступают и все остальные пациенты: получив очередную порцию таблеток, они толпой устремлялись в туалет, и никому до этого не было дела, если люди вели себя смирно…