Лорин Слейтер - Открыть ящик Скиннера

У Харлоу было еще двое детей от его второй жены. Хотя Пегги занимала достойное место в психологии, она, как и Клара, отказалась от работы ради того, чтобы растить детей. Впоследствии Харлоу говорил:

— Обеим моим женам хватило здравого смысла не бороться за свободу женщин; они понимали, что мужчина важнее всего.

Сначала родилась Памела Харлоу, потом ее младший брат Джонатан. Теперь эти дети — люди среднего возраста. Памела живет в Орегоне и изготавливает металлические скульптуры, суровые и впечатляющие. Джонатан работает с деревом: среди прочего делает маленькие сосновые ящички, которые продает в лавки, торгующие изделиями ремесленников.

— Ящики… — говорит он.

Ящики…

Что-то пошло не так. Происходило что-то нехорошее. Суррогатная мать из ткани была не хуже настоящей, прикосновение было главным для обезьяньего сердца, и все же… В течение следующего года Харлоу заметил, что детеныши матерчатой матери не процветают — и это после того, как он сделал такое заявление перед научной общественностью! Когда Харлоу открывал клетки, чтобы макаки могли поиграть и образовать пары, они проявляли яростную необщительность. Самки нападали на самцов; они явно не имели никакого представления о правильных позах для спаривания. Некоторые из детенышей, «воспитанных» матерями из ткани, начали проявлять что-то похожее на аутизм: они раскачивались и кусали себя, так что на их черных руках расцветали раны и кровь сочилась сквозь шерсть, как яркий сок. Одна из таких обезьянок сжевала свою руку целиком… Что-то — теперь Харлоу это видел, — что-то было ужасно, ужасно неправильно.

— Конечно, он был разочарован, — говорит биограф Харлоу Дебора Блюм. — Он думал, что выделил единственную переменную, определяющую материнское воспитание, — прикосновение, и что эта переменная, так сказать, перемещающаяся: ее может обеспечить любой. Он сделал об этом публичное заявление, а тут, через год, увидел, что его обезьянки совсем свихнулись.

Репортер из «Нью-Йорк таймс» явился в Мэдисон, чтобы написать о судьбе детенышей, выросших «под присмотром» мягкой суррогатной матери, и Харлоу отвел его в лабораторию, где он увидел раскачивающихся, бьющихся головой о стенки клеток, отгрызающих собственные пальцы макак.

— Признаюсь, — сказал Харлоу, — я сделал ошибку.

Лен Розенблюм, один из студентов Харлоу, а теперь признанный исследователь приматов, говорит:

— Так мы и поняли, что существуют и другие переменные; дело было не только в прикосновении и не только в лице. Мы предположили, что какую-то роль играет и движение. Мы изготовили суррогатную мать, которая могла раскачиваться, и выросшие рядом с ней малыши оказались почти нормальными — не совсем, но почти. Мы тогда объединили качающуюся мягкую суррогатную мать с получасом в день игры детеныша с живым сверстником, и это сделало детеныша совершенно нормальным. Это означает, что для любви важны три переменные: прикосновение, движение, игра, — и если вы это обеспечиваете, то приматы получают все, что им нужно. — Розенблюм еще раз повторяет, что детенышу нужно было всего полчаса в день игры с живой обезьяной. — Это поразительно, — продолжает Розенблюм, — как немного нужно нашей нервной системе для нормального развития.

В некотором смысле я рада это услышать. Я делаю вывод: очень трудно испортить жизнь собственному ребенку. Немножко попрыгать, надеть мягкий свитер и всего тридцать минут в день посвятить настоящим обезьяньим развлечениям. Такое доступно любой матери: ленивой, работающей, проволочной, железной, — все мы можем это! Харлоу сказал, что можем…

Но почему, если открытия Харлоу — такие обнадеживающие, такие говорящие только о любви, они вонзаются в наши внутренности, как один из шипов его экспериментальной Железной Девы? Почему результаты исследований привязанности заставляют нас ежиться?

И это происходит не только с вами или со мной. Ежился сам Харлоу. У него снова начались романы — быть верным одной женщине он был не в состоянии; к тому же, обнаружив, что «воспитанные» суррогатными матерями макаки проявляют признаки аутизма, он начал сильнее пить. Зимой в Висконсине дни такие короткие, и вечер быстро прогоняет тусклый свет — остается только желтое сияние в стакане. Харлоу испытывал ужасное, ужасное давление. Он помнил аплодисменты на своем публичном выступлении и должен был поддерживать марку. Он боролся и между 1958 и 1962 годами опубликовал много статей. Он мужественно признался в том, что «выращенные» суррогатными матерями детеныши страдают эмоциональными нарушениями, и указал, какие переменные важны, чтобы избежать такого исхода, — кроме прикосновений, движение и толика живой игры. Для доказательства этих положений ему потребовались наблюдения за десятками детенышей.

— Гарри всегда должен был превзойти себя, — говорит Хелен Лерой, его ассистентка. — Он всегда высматривал следующий пик, который нужно покорить. — Как и другие люди со сходным характером, он покорял свои пики с бурдюком вина, ручкой на изготовку и в обществе демона, постоянно его подхлестывавшего. Шепелявить он так никогда и не перестал. Энн Лендерс начала писать о нем в своей колонке советов матерям. Каким будет его следующий эксперимент? Его жена слегла с раком груди — карциномой — и из сосков у нее начала сочиться зловещая жидкость. Ей оставалось жить всего несколько лет. Харлоу только еще больше погружался в работу. Где смог бы он преклонить голову? Выросшие при суррогатных матерях макаки сходили с ума и бессмысленно что-то бормотали. Опубликованные результаты работ Харлоу начали влиять на промышленность, производящую детские товары: особенное распространение получили «кенгуру» и рюкзачки, в которых родители могли носить детей, и это добавило тепла в то, как мы воспитываем малышей. Уильяма Сирса, знаменитого проповедника проявления привязанности к детям, педиатра, советующего родителям спать вместе с детьми, всегда будучи с ними рядом, создал Харлоу, знает тот об этом или нет. Приюты, социальные службы, родильные дома — все они радикально изменили свою политику, отчасти под влиянием данных, полученных Харлоу. Его заслуга есть и в том, что теперь мать и дитя не разлучаются сразу после рождения ребенка. Повлияли работы Харлоу и на отношение сотрудников приютов к детям: подкидышу мало бутылочки с молоком, его нужно брать на руки, качать, смотреть на него, улыбаться. То, что сделали Харлоу и его коллеги, изучая привязанность, помогло нам стать более человечными: у нас теперь есть целая наука о прикосновениях. Некоторыми достижениями Харлоу обязан жестокости, и в этом заключается парадокс.

Болеть раком всегда тяжело, но в 1960-е годы это было еще тяжелее, чем теперь. На теле больного черными чернилами рисовали мишень для радиоактивного облучения. Химиотерапия была примитивна; от капельниц, огромных зеленых бутылок с трубками, тянущимися к игле в вене, пациент мучился жаром и тошнотой. Харлоу и его жена ездили в клинику несколько раз в неделю. Надеюсь, он держал ее за руку. Должно быть, он видел, как врач готовит шприц к инъекции, выгоняет из него воздух, и капля лекарства, описав изящную дугу, разбрызгивается по плиткам пола. Пегги наклонялась над тазиком, который держал Харлоу, и в тазик в мучительных спазмах извергалось содержимое ее желудка.