Люсьен Леви-Брюль - Первобытный менталитет

«Я лечил одного молодого человека, который сильно поранил себя, когда рубил дерево… Когда он оказался в состоянии сесть на лошадь, я велел ему приехать на пост для перевязки. «Приходи послезавтра», — сказал я ему. Однако он ответил, что предпочел бы, чтобы я приехал к нему. «У тебя все-таки больше времени, чем у меня». Он наивно возразил: «Но подумай, туан (господин), у меня ведь нет даровой лошади!» Поездка стоила ему пять центов (несколько сантимов). «И ради того чтобы ты, отнюдь не бедняк, сэкономил пять центов , я должен регулярно у тебя появляться?!» Я был очень оскорблен, видя, как низко ценятся мои услуги и что этот молодой человек нисколько их не уважает» [13].

На Борнео, «проходя через эту деревню (на реке Лимбанг), я дал немного цинковой мази человеку, у которого болели глаза. Лекарство, несомненно, подействовало, и в знак признательности этот человек принес мне сосуд с аракой и настоял, чтобы я выпил ее… Я упоминаю об этом, поскольку какой бы ни была благодарность их сердца за оказанную услугу, туземцы ее ничуть не выказывают. В течение всего моего пребывания на Востоке я не увидел и шести примеров этого» [14].

Уильямс, со своей стороны, пишет: «Четырехлетний опыт жизни с туземцами Сомосомо (остров Фиджи) научил меня тому, что если один из них, больной, берет у меня лекарство, то он считает меня как бы обязанным дать ему и пищу. Тот факт, что он получит от меня пищу, даст ему право потребовать от меня одежду. Получив ее, он подумает, что с этого момента вправе требовать от меня всего, чего ему захочется, и оскорблять меня, если я не уступлю его безрассудным домогательствам. Я лечил старого короля Сомосомо, Туитхакау II, от опасного приступа болезни, с которым не смогли справиться туземные лекари. В течение двух или трех дней, пока я пользовал его, он велел, чтобы ему доставляли от меня чай и аррорут, а когда он поправился, ко мне пришла его дочь и сказала, что он не может как следует есть и послал ее попросить у меня металлический горшок, чтобы готовить себе пищу!

Еще пример. Капитан одного судна стал лечить туземца, которому разорвавшийся мушкет раздробил руку. Судовой оружейник провел ампутацию, и в течение почти двух месяцев за этим человеком ухаживали на борту судна. Когда его вылечили, он сказал капитану, что отправляется обратно на сушу, но ему должны дать ружье как плату за то, что он так долго оставался на судне. Естественно, его требование было отклонено. Напомнив ему о доброте, которой он был окружен и которой он, возможно, был обязан жизнью, этого не слишком благоразумного человека отправили на сушу. Там он проявил свою благодарность, совершив поджог капитанских сушилен; капитан по этой причине потерял рыбы на три сотни долларов» [15].

В только что отмеченных случаях, а их можно было бы перечислять бесконечно, поведение туземцев, получивших от европейцев лечение, выглядит безрассудным и даже необъяснимым. Сталкиваясь с этим, европейцы, в зависимости от склада своего характера, испытывают большее или меньшее удивление, негодование, уныние или возмущение. Одни не на шутку сердятся, другие пожимают плечами. По всей видимости, никто не задается вопросом: нет ли тут психологической проблемы, которую надо разрешить, и нет ли недоразумения между белым доктором и его клиентом вследствие взаимного непонимания. У доктора существует определенное представление о болезни и лечении, и это представление кажется ему столь естественным, что он предполагает его и у туземца. На самом же деле у туземцев представление обо всем этом совершенно иное. Если бы белый врач взял на себя труд внимательнее приглядеться к тому, как туземец воспринимает оказываемое ему лечение, он не был бы так удивлен тем, как плохо понимают, как мало ценят это лечение, и даже тем, что от него требуют компенсации.

Прежде всего, как известно, первобытный менталитет полагает, что вылечить болезнь — значит одержать верх над вызвавшим ее колдовством с помощью колдовства еще более сильного. «Даже в самых простых случаях лингака (туземные лекари) вдалбливают в сознание веру в то, что, когда они дают лекарства, все-таки именно они, но не лекарства, являются причиной выздоровления. Благодаря присущей им силе лекари магическим образом воздействуют на болезнь, а не излечивают ее простым действием лекарств» [16]. Все это, по существу, представляет собой, пользуясь выражением мисс Кингсли, воздействие духа на дух. Если туземцы и приписывают какую-нибудь силу самим лекарствам, то она заключается только в том, что эти лекарства представляют собой переносчиков магической силы. А раз так, то как же могли бы туземцы иметь иное представление о лекарствах, которые прописывают им европейцы? Болезнь проистекает из-за наличия в теле зловредной силы; значит, излечение наступит тогда, когда «доктор» сможет выгнать ее оттуда. Когда, например, белый доктор врачует язву, для него само собой разумеется, что больной понимает более чем очевидную связь, существующую между перевязками, лекарствами и т. п., с одной стороны, и раной, которая должна быть санирована, локализована и залечена, — с другой. Но ведь на самом-то деле эта связь от первобытного менталитета ускользает, во всяком случае до того времени, когда он сам претерпевает изменения под воздействием длительных контактов с белыми. Безразличный к связи естественных причин с их следствиями даже тогда, когда достаточно было бы самого малого усилия, чтобы ее обнаружить, он не видит ее или, по крайней мере, не останавливается на ней: внимание его целиком и полностью направлено на иное. Естественные причины являются для него не действительными причинами, а всего лишь инструментами, которые могли бы быть и другими.

Вследствие этого туземцы охотно проявят желание подвергнуться длительному и сложному лечению, но не зададут себе вопроса, зачем от них требуется соблюдать процедуры. Они ничего в них не поймут, и часто из-за своего небрежного отношения к самым необходимым предписаниям будут повергать в отчаяние своих врачевателей. Для них предписания не имеют значения: излечение якобы должно случиться немедленно, даже и без них. Обычно они с охотой берут европейские лекарства, когда доверяют тому, кто их дает, потому что это их развлекает и потому что они считают их наделенными благодетельными мистическими свойствами. Это, однако, не означает, что они понимают их необходимость или даже полезность. «То, что немного обескураживает, — пишет работавший среди баротсе миссионер, — так это невозможность добиться от больных выполнения регулярных и длительных процедур, как терапевтических, так и хирургических. Многие оперированные исчезали на следующий же день после операции и возвращались только спустя четыре или шесть дней, с сорванными повязками и открытыми ранами. Счастье, что их крепкое здоровье делает возможным такие исцеления, которых никогда не добились бы в Европе» [17].