Джеффри Зейг - Семинар с доктором медицины Милтоном Г. Эриксоном

В свой первый свободный вторник он пришел к своей подруге и сказал: «Одевайся. Пойдем со мной». «Никуда я с тобой не пойду», – ответила она. «Нет, пойдешь, – сказал Пит, – даже если мне придется вынести тебя на руках». «Куда же это ты собираешься меня нести?» – спросила его любезная. «В Общество анонимных алкоголиков. Нам обоим туда нужно».

Они регулярно стали туда ходить. Через две недели Пит произнес свою первую речь, которую начал так: «Любой пьяница, будь он самый беспросветный забулдыга, может стать трезвенником и остаться им. Для этого в качестве стартовой площадки ему нужен задний двор». (Смех.)

Походив вместе с Питом к Анонимным алкоголикам, его приятельница пришла ко мне на лечение. Она решила, что ее дочери должны окончить среднюю школу, а затем поступить на курсы машинописи и стенографии и честно зарабатывать себе на жизнь. Они заслуживают лучшей доли, чем была у их матери.

Насколько мне известно, вот уже пятый год Пит не пьет и добросовестно работает на своем заводе. А моя психотерапия заключалась в том, что, закрыв его на заднем дворе, я сказал: «Если ты хочешь, чтобы я конфисковал твои ботинки для предупреждения побега, тебе придется долго меня упрашивать». Моя работа в тюрьме помогла мне узнать кое-что о своеобразном понятии чести у заключенных. Мои слова были обращены к этому чувству чести.

Я полагаю, что врач должен дать пациенту возможность обдумать свои проблемы в благоприятной обстановке. Такова роль врача и не более того.

Взять все эти правила гештальт-терапии, психоанализа, трансактного анализа… Теоретики излагают их в учебниках так, словно все люди похожи друг на друга. Что касается меня, то за 50 лет практики я убедился: каждый человек – это индивидуальность. В каждом пациенте я видел и старался подчеркнуть его индивидуальность, его особенности.

В примере с Питом я воззвал к его чувству чести, как его понимает уголовник, и тем самым смог удержать его на заднем дворе, где он обдумал свою жизнь. Пит мне сказал, что моя дочь и внучка – пришельцы с другой планеты. Они не похожи ни на одну из тех женщин, которых он знал. Они, ей-ей, с другой планеты. (Эриксон улыбается.)

Года два спустя моя дочь приехала домой из медицинского института и сказала: «Хочу обследовать сердце Пита». Мы позвонили Питу и попросили прийти к нам. Дочь самым тщательным образом выслушала его сердце, проверила давление и сказала: 'Все в норме, Пит". «А я вам сразу мог это сказать», – ответил Пит. (Эриксон улыбается.)

Нельзя изменить прошлое. Заглянуть в него полезно. Но пациенты живут сегодня. Каждый день вносит изменения в вашу жизнь.

Только подумайте о переменах в нашем веке. В 1900 году мы путешествовали на лошадях или поездом. Если бы кому-нибудь вздумалось полететь на Луну, он угодил бы в клинику для душевнобольных. Генри Форду советовали завести себе лошадь. Ему говорили: «Эта бензиновая повозка никогда-никогда не заменит лошадь».

Сколько было бунтов против строительства железных дорог в этой стране. Как-то в библиотеке Бостона я читал подшивки газет с яростными выступлениями против железных дорог. А мы их построили. И автомобили у нас есть. Когда начали вводить автобусные линии, и здесь не обошлось без предубеждений. А теперь автобусных маршрутов не счесть.

В двадцатых годах, когда доктор Годдард заговорил о запуске ракеты на Луну, многие считали, что ему место в психушке. В 1930 году я читал научную статью, в которой какой-то физик доказывал, что если самолет будет двигаться со скоростью, превышающей скорость звука, он распадется на молекулы, то же произойдет и с пилотом. И вот летают реактивные самолеты, преодолевая звуковой барьер, – и пилот жив, и самолет невредим.

Недавно я на собственном опыте убедился, что в ближайшей мастерской на ремонт машины может уйти от недели до двух. Но если надо отремонтировать сложнейший механизм на планете Марс, то достаточно полутора дней. (Эриксон улыбается.)

Зигфрид (Смотрит вопросительно.)

Эриксон: На Марсе очень сложный механизм можно отремонтировать за полтора дня.

Зигфрид: Какой механизм?

Эриксон: «Маринер», который приземлился на Марсе.

Зигфрид: А, понял.

Эриксон: А в мастерской прождешь неделю.

Джейн: Вы хотите сказать, что когда занимаетесь с пациентами, вы предпочитаете не заглядывать в прошлое. Вы начинаете работать с ними в настоящем.

Эриксон: Да, в том времени, в каком они находятся. Сегодня – это сегодня. Завтра они уже будут в завтрашнем дне… другое дело – через неделю, через месяц, через год. Вполне можно забыть свое прошлое, точно так же, как мы забываем, как научились стоять, ходить, разговаривать. Все это забывается.

Было время, когда вы твердили (говорит по буквам) «М-а-м-а, ма… ма… мама». А сейчас читаете вслух страницу за страницей, ничуть не задумываясь о слогах, о буквах, о произношении. Читая письмо, она (указывает на Джейн) изобразила кавычки вот так (Эриксон поднимает руку и рисует в воздухе кавычки). А сколько времени понадобилось, чтобы выучить и запомнить знаки препинания, а теперь раз… (Эриксон снова рисует в воздухе кавычки).

Джейн: Вы считаете, что это одинаково относится как к физиологическому и лингвистическому, так и к эмоциональному развитию человека?

Эриксон: У Джо за спиной было 29 лет дурного эмоционального развития, когда Эди сказала: «Можешь, если ты джентльмен».

Джейн: Неужели он так вот сразу и решил?

Эриксон: А разве тебе в жизни не приходится так вот сразу решать?

Зигфрид: Пару раз.

Эриксон: Пару раз? Да уйму раз!

Ты так же, не думая, встаешь, переходишь улицу. Тебе и в голову не приходило задуматься, как ты переходишь улицу, как идешь по прямой, как останавливаешься, чтобы взглянуть туда-сюда. Идешь себе автоматически.

Мои студенты часто задают вопрос об автоматическом письме под гипнозом. Всем вам приходилось писать автоматически. Я в этом уверен, хоть и мало всех вас знаю. Вот тебе, например, я могу сказать, что и тебе пришлось писать автоматически. (Эриксон смотрит на Джейн.) И ты со мной согласишься.

В январе прошлого года ты написала «1978 год». Каждый январь мы автоматически пишем цифры прошедшего года. И делаем это чисто автоматически. Каждый январь я получаю множество чеков, датированных прошедшим годом.

А бывает так, что после беседы со студентом или задумавшись о нем, я надписываю ему автограф в книгу и ставлю дату «1953», а другому «1967». Потому что во время беседы запомнились именно эти даты. Надписывая книгу, я поставил эту дату, потому что я думал о человеке, а думая о нем, я вспомнил год, который был для него особенно важным.