Джеффри Зейг - Семинар с доктором медицины Милтоном Г. Эриксоном

Массу вещей мы делаем автоматически. Надо сказать, что некоторым автоматическое письмо дается сразу. Другие считают, что этому нужно учиться. Этим я советую приложить карандаш к бумаге и смотреть, как начнет двигаться рука. Движение будет вверх, вниз и волнистое. Очень скоро рука начнет подниматься и дело закончится левитацией. Многие убеждены, что автоматическому письму нужно учиться точно так же, как и обычному правописанию. Вот и демонстрируют свое убеждение.

Многие невротические состояния возникают оттого, что люди чувствуют себя неприспособленными, неспособными. А пытались ли они определить на деле, на что они способны?

Думаю, каждому из вас следует попробовать вызвать свой первый транс. Вас будут одолевать сомнения: «Правильно ли я все делаю? Правильно ли мой подопечный реагирует? Что делать дальше?»

Давайте возьмем кого-нибудь совсем мне незнакомого. (Эриксон смотрит на одну из женщин и обращается к Зигфриду.) Поменяйся-ка с ней местами. (Эриксон смотрит вниз и спрашивает.) Вы когда-нибудь были в трансе?

Женщина: Да, вы вводили меня. (Трогает Эриксона за плечо.) Эриксон: Тогда выберите, кого я никогда не вводил в транс. Женщина: Бонни подойдет. (Бонни – врач из Феникса.)

Эриксон (Женщине): Поменяйтесь с ней местами. (Бонни садится.) Во-первых, заметьте, что я не просил ее сесть в это кресло. (Эриксон указывает на кресло. Бонни утвердительно кивает.) Я просто сказал ей сесть в то кресло. Ты уже здесь, а я ведь не говорил тебе подойти сюда, говорил?

Бонни: Нет.

Эриксон: Ты в трансе? (Бонни улыбается.) В трансе?

Бонни: Мне кажется, в легком. (Утвердительно кивает.) Я очень спокойна и расслаблена. (Еще раз утвердительно кивает.)

Эриксон: Скажи, что ты в трансе. (Бонни утвердительно кивает.) Какой покладистый человечек. (Эриксон поднимает ее правую руку, и она каталептически застывает.) Сегодня ты увидела меня в первый раз, верно?

Бонни: Ага.

Эриксон: А ты всегда позволяешь незнакомым мужчинам брать тебя за руку и подвешивать ее между небом и землей?

Бонни: Нет. (Улыбается.)

Эриксон: А как же я? (Эриксон смеется.) Как ты думаешь, у тебя глаза скоро закроются?

Бонни (Моргает): Думаю, сейчас закрою.

Эриксон: Давай. Ты также войдешь в транс… чувствуешь себя очень удобно.

Входишь в очень глубокий транс… (Бонни опускает руку)… входишь легко. И чем тебе удобнее, тем глубже будет транс. Ты там не будешь одна. И другие тоже войдут в транс.

А все остальные, оглянитесь вокруг. Посмотрите, как у многих из вас ограничилась присущая бодрствующему человеку подвижность. У них сократилась психомоторная активность. Обратите внимание на глаза. Они не мигают, в отличие от обычного состояния. А если и мигают… то по-другому.

(Эриксон обращается к Зигфриду.) Ты тоже с трудом держишь глаза открытыми. (Эриксон медленно и настойчиво кивает головой.) Почему бы тебе их сейчас не закрыть и больше не открывать. (Эриксон продолжает кивать.) Совсем закрываются, тебе очень хорошо. Очень удобно. (Зигфрид сидит с закрытыми глазами.) В трансе обучение идет, кстати, быстрее, чем в бодрствующем состоянии. Нельзя изучить свое бессознательное с помощью сознания.

Так вот, все, что я вам говорил, дойдет до вас в переводе на ваш собственный язык, в соответствии с вашим индивидуальным восприятием. А потом наступит время, когда к вам неожиданно придет внутреннее озарение, внезапное понимание, нежданная мысль, которая вам раньше никогда не приходила в голову. Это заработает ваше бессознательное, подпитывая ваше сознание уже известной вам информацией, о знании которой вы даже не догадывались. Потому что все мы учимся каждый на свой лад.

Джо осенило, когда Эди посмотрела на него и одним взглядом перевернула всю его жизнь, а Пита осенило, когда он обретался на заднем дворе. Он ведь даже не понимал, зачем он там сидит. (Бонни открывает глаза.) Ему было невдомек, как глубоко я постиг понятие тюремной чести, но как раз на этом он и попался. Но свое сознание он изменил сам, отказавшись от жизни, прожитой в разладе с обществом.

Я расскажу вам сейчас одну историю. Большая Луиза проработала вышибалой чуть ли не во всех забегаловках Провиденса в штате Род-Айленд. Это было в 1930 году. Рост у нее был под два метра и борцовская фигура. Так вот, в свободное от вышибания время у Луизы было незатейливое хобби. Она любила выходить на ночные прогулки и, если ей встречался одинокий полицейский, она так его отделывала, что бедняга приходил в себя только на больничной койке. Вот такое было у нее развлечение.

Наконец, терпение начальника полиции Провиденса лопнуло. До каких пор эта кувалда будет калечить полицейских! Он обратился в суд, и Луизу отправили в психушку как представляющую опасность для общества.

Луиза пробыла в больнице полгода, и ей там явно не понравилось. Она понимала, что она не помешанная, и не видела ничего плохого в своем простеньком хобби. Подумаешь, полицейского побила! Поэтому она стала выражать свое недовольство, регулярно подвергая разгрому больничную палату, что обходилось больнице в 500 долларов ежемесячно. Можно представить огорчение главного врача, поскольку бюджет больницы отнюдь не был рассчитан на буйный нрав Большой Луизы.

Как-то утром, когда мы беседовали с главврачом, он поведал мне о Большой Луизе. Я предложил свои услуги и спросил, какие ограничения потребуются от меня. «Да делайте с ней, что хотите, кроме убийства, конечно», – взмолился главврач.

Я отправился в палату (сам я работал тогда в мужской палате), представился Большой Луизе и сказал, что хотел бы, чтобы она села и, прежде чем начнет буйствовать, выслушала меня. На что она ответила: «Думаешь, тебе удастся меня удержать, когда это с трудом удается 20 санитарам?» «Нет, Луиза, я просто хочу поговорить с тобой 15 минут, а потом можешь делать, что угодно, никто не будет тебе препятствовать».

Дня через два ко мне пришла медсестра и сказала: «Большая Луиза хочет вас видеть». Луиза ходила взад-вперед вдоль своей кровати. «Садись, Луиза, и расскажи, в чем дело», – предложил я. «А ты не позовешь санитаров, чтобы они меня скрутили?» – спросила она. «Никто не собирается сюда врываться и связывать тебя. Вообще тебе никто не намерен мешать. Садись и расскажи мне о зиме в Новой Англии». Луиза села, глядя на меня с подозрением.

Минут через десять, незаметно для Луизы, я подал знак медсестре (Эриксон машет рукой). Сестра позвонила по телефону, и в палату ворвались около 20 студенток, будущих медсестер. Одна схватила стул и с гиканьем стала колотить окна, другие четверо с хохотом подлетели к столу и, ухватившись за ножки, стали отдирать их. Еще одна сорвала телефон со стены. Они прямо-таки вошли в раж и громили все подряд. Я им подсказывал, что еще уцелело, а они с хохотом исправляли огрехи.