Aндрей Курпатов - Дневник «Канатного плясуна»

Зачем же мне драгоценные звезды и небеса беспредельные, зачем мне богатства несметные, знания власть и бессмертие истины, зачем мне наслажденья телесные и благость вселенной, зачем мне все это, если нету со мною Тебя?

Просыпайся!»

Странное существо этот двуглавый осел, странное. С самим собой вечно ведет он речь, сам с собой разговаривает. Так множит он свое одиночество, ибо даже в одиночестве своем не может он быть одним — самим Собою.

Сколько жарких баталий разгорается в этом странном существе! Сколько щекочущих душу побед, неожиданных поражений и восторженных до жгучих слез примирений знает его ослиная жизнь! Упрямый, что бы ни происходило, он все продолжает и продолжает это внутреннее говорение, перемалывая в пустоте кости.

Должен он чувствовать себя при деле, а иначе — с чем он останется? Что делать ему, замкнутому в самом себе, если не слышит он Других, а потому и не знает, что Они — эти Другие - есть? Вот и найден смысл бессмысленности: да, он будет говорить сам с собою!

Есть дело, если есть занятие. Дело ради дела, руки должны быть заняты! Не скуки боится двуглавый осел в глубине существа своего, но узнать, что дела его пусты и бессмысленны. Не страшно голому королю замерзнуть, страшно признаться!

Страшные истории может рассказать себе этот осел, и сам испугается, причем по-настоящему! О великих свершениях может он поведать себе и тогда исполнится благородным духом! О блаженных островах он придумает себе дивные истории, чтобы не было ему страшно, чтобы было ему, во что верить и к чему стремиться!

Но не знает этот осел ощущений, не проживает он своей жизни, ибо слова мертвы! Не проживает он, но пережевывает: говорит он и боится молчания!

Чувства — вот что заменило ослу ощущения, ибо чувства его говорят! Капустные поля чувств наполняют жизнь его смыслом, однако листья на кочанах пожухнут, а кочерыжка слишком груба и для его желудка.

И даже зная, что следует ему молчать о том, о чем не может быть сказано, будет он говорить все равно, не прерываясь ни на секунду, ибо в говорении своем ищет он защиты от самого Себя! Чего же стоит вся эта жизнь, жизнь того, кто не живет вовсе?

Страх осла неоправдан, но и не иллюзорен, ибо в пространстве страха чувство и слово становятся ощущением. Потому страх свой должен лишить он слов, пережить до конца и узнать, наконец, что нет у страха этого основания. Но не может осел, ибо он говорит!

Осел говорит, но Другой не может сказать ослу двуглавому ничего, ибо третий — лишний, и всякий разговор идет с глазу на глаз! А потому, пока сам он не замолчит, будет осел этот — невменяем и глух, как токующий тетерев. Но не на свадьбе токует эта странная птица с длинными глухими ушами, а на панихиде, ибо вокруг него покойники да души их спиритические!

Таково безумие осла двуглавого, такова природа бреда его, называемого «внутренней жизнью»! Но Жизнь не бывает внутри, а потому следует ему знать, что заложник он внутренней смерти, и разговаривает он с мертвым!

Празднует осел двуглавый праздник свой вечного одиночества! Заратустра зовет праздник этот поминками, но большего не может сказать он ослу, ибо осел этот, говорящий внутри себя самого сам с собою, его не услышит!

Я завяжу уши свои узлом, крест-накрест!

Мы возвращаемся. Под нами акварельные облака, а наверху, наверху только небо — спокойное, покатое, сюрреалистическая голограмма света…

Божественный, нежный и пряный мир люди зовут иллюзорным, ибо не таков он, каким кажется им. Но разве иллюзорны ощущение контакта, ощущение близости и нежность тепла?

Контакт — отнюдь не то, ради чего нужно жить, иначе просто нельзя, это ведь сама Жизнь!

Иллюзии царствуют в бескрайнем пространстве одиночества, пространстве фиктивного контакта, и нет в Жизни им места!

Нам же не к чему стремиться, довольно! Контакт сам определяет все, а другого нет. Он дает ровно столько, сколько можем мы взять. Мы отдаем ровно столько, сколько можем отдать.

Странное дело: я перестал ощущать Заратустру как Другого. Его движение — это мое движение, его радость — это моя радость, его слово — это мое слово, его сила — это моя сила, а слабость… слабости нет.

Слабость — это настойчивость в невозможном, контакт же — избыточность возможного. Ощущающий контакт не знает слабости, он созидается.

— Зар, хорошо жить!

Он улыбнулся мне, довольный. Морщинки побежали по его лицу, словно весенние ручейки:

— Хорошо!

В аэропорту нас встречали шумной компанией.

— Все хорошо! Без комментариев, — отшутился Зар, предупреждая дальнейшие расспросы.

Озабоченность, сковавшая было лица встречающих, сменилась радостью и улыбками. Мы обнимались, смеялись и говорили глупости.

Опьяненные встречей, мы отправились праздновать.

Как хороши танцующие! В самозабвенности Танца становятся они сами Собой, веселые, улыбчивые, смеющиеся!

И полночь танцует над нами мириадами звезд, и даже высокомерная луна, подглядывая за танцующими украдкой, медленно раскачивается в мантии белесых облаков, бессильная удержаться от танца!

«Не проспите жизни!» — так говорит глубокая полночь.

«Связаны вы нитями моими невидимыми!» — так говорит огромный паук, думая, что пугает. Кто ж испугается слов его? Спасибо! — и только.

Страх ведом лишь отступающему, так трепещи же, паук, мы идем! Босыми ногами Танцуем мы по нитям, что связывают нас воедино!

Не тяните, друзья, но Танцуйте легко, ступая, как утренний снег! Будем же нежны, будем нежны! Слушайте нежность!

Что пьянит нас, если не радость? Что жизнь, если не пьянящая близость? Что нужно еще счастливым?

Зачем вам крылья, друзья, когда Танцуете вы ногами босыми? Здесь ваше царство! Ступайте же смело по могилам своим, не воскрешайте разбитых скрижалей!

Колокола счастливых сердец бьют в унисон, и трупный червь не гложет живущих. Но одинокий — мертв, зачем спрашивает он меня, что ему делать?

Близкие, уста ваши — сладкозвучная лира. Я хочу слушать вас, поющие! Не знаю я слов ваших, но голос музыки вашей скажет мне больше любых слов! Не будем же мертвить живое, друзья мои!

Вам даровано знать, что конечно и что конечно оно. Одинокие печалятся этим, радостные так боготворят жизнь, ибо всегда смотрят они дальше, будучи сами Собой, а потому видят они большее!

Пьян я вами, друзья мои, будьте же сами Собой, не пугайте меня похмельем! Смерть рядом, смешливая, и хочу я смеяться, Танцуя! Довольно боли и слез!

В вас, друзья, нашел я источник золотой своей радости, будьте же господами земли! Объятия ее распростерты, кто ж противится нежности, златоглавые!