Фридрих Шлейермахер - Речи о религии к образованным людям, ее презирающим. Монологи [сборник]

Но то целое, которым только и может быть возбуждено в нас это чувство – любовь и борьба, своеобразие и единство в природе, через которые она становится целым для нас – легко ли это найти непосредственно в природе? Нет, именно в том и дело, и именно потому встречается так мало истинно-религиозного наслаждения природой, что наше сознание склоняется в совсем иную сторону, и мы непосредственно воспринимаем это единство в глубине души, и лишь позднее, истолковывая его, переносим его на телесную природу. Поэтому душа есть для нас как местонахождение, так и ближайший мир религии; во внутренней жизни отображается вселенная, и лишь через духовную, внутреннюю природу нам становится понятной телесная природа. Но и душа, чтобы создавать и питать религию, должна действовать на нас, как мир и в мир. Позвольте мне открыть вам загадку, которая почти недоступно скрыта в древнейших памятниках поэзии и религии. Пока первый человек был наедине с самим собой и природой, над ним, правда, властвовало Божество, оно обращалось к нему в разных формах, но он не понимал его, ибо не отвечал ему; его рай был прекрасен, и с прекрасного неба ему блистали звезды, но дух его не раскрывался для мира; он не развивался также изнутри, из глубины своей души, и дух его обуревался лишь тоскою по миру: и вот он собрал вокруг себя всю животную тварь, ища в ней мира. Тогда познало Божество, что его мир – ничто, пока в нем человек один, оно создало помощницу человеку, и лишь тогда пробудились в нем живые и одухотворенные звуки, лишь тогда перед его глазами создался мир. В плоти от своей плоти и в кости от своей кости он открыл человечество, предчувствуя уже в этой первичной любви все направления и формы любви, и в человечестве он нашел мир; с этого мгновения он стал способен слышать голос Божества и отвечать ему, и кощунственное нарушение законов Божества уже не лишало его общения с вечным Существом. В этой саге рассказана история каждого из нас. Тщетно все для того, кто сам себя уединяет; ибо, чтобы воспринять в себя жизнь мирового духа и иметь религию, человек должен сперва найти человечество, и он находит его лишь в любви и через любовь. Поэтому то и другое столь тесно и неразрывно соединено между собой; жажда любви, всегда удовлетворяемая и вновь пробуждающаяся, вместе с тем становится для него религией. Каждый горячее всего объемлет того, в ком для него яснее и чище всего отражается мир, каждый любит нежнее всего того, в ком он мнит найти соединенным все, что ему самому недостает, чтобы составить человечество; и точно так же каждому святее всего те религиозные чувства, которые выражают для него бытие в целостном человечестве – будь то как блаженство или как потребность.

Итак, чтобы найти господствующие элементы религии, мы должны вступить в эту область, которая и для вас есть подлинная и любимейшая родина, где открывается ваша внутренняя жизнь, где вы ясно видите цель всех ваших стремлений и действий и вместе с тем чувствуете внутреннее биение ваших сил, постоянно влекущее вас к этой цели. Само человечество есть, собственно, для вас вселенная, и все остальное вы причисляете к последней, лишь поскольку оно стоит в связи с человечеством. Я не хочу уводить вас за пределы этой точки зрения; но я часто скорбел, что, при всем вашем интересе к человечеству и рвению к его пользе, вы все же находитесь в сложном отношении к нему и в раздоре с ним, и чистая любовь не может надлежащим образом проступить в вас. Вы мучительно стараетесь исправлять и лепить его, каждый на свой лад, и в конце концов вы с ропотом бросаете дело, которое не можете довести до конца. Я вправе сказать: это также происходит от недостатка религии в вас. Вы хотите действовать на человечество и на людей и рассматриваете с этой целью отдельных его представителей. Последние в высокой степени возбуждают ваше неодобрение; и среди тысячи причин, которыми это может объясняться, бесспорно прекраснейшей и принадлежащей лучшим из вас является та, что вы чересчур моральны на свой лад. Вы берете людей поодиночке, и потому у вас есть и идеал отдельного человека, – идеал, которому никто не соответствует. Все это, вместе взятое, есть неправильное начинание, и с помощью религии вы достигнете лучшего состояния. Попытайтесь только переменить объекты вашей деятельности и вашего наблюдения! Действуйте на отдельных людей; но в вашем размышлении подымитесь на крыльях религии выше, к бесконечному нераздельному человечеству; только его ищите в отдельном человеке; рассматривайте бытие каждого человека как откровение человечества для вас, – и от всего, что вас теперь тяготит, не останется и следа. Я, по крайней мере, признаю за собой также нравственное умонастроение, я также умею ценить человеческие достоинства, и низменное, рассматриваемое само по себе, может почти переполнить меня неприятным чувством презрения; но религия открывает мне великую и прекрасную точку зрения на все это. Нужно только смотреть на гения человечества как на самого совершенного и всестороннего художника. Он не может ничего создать, что не имело бы своеобразного бытия. Даже когда он, по-видимому, лишь пробует краски и чинит кисти, возникают живые и значительные черты. Он мыслит бесчисленные образы и творит их. Миллионы носят одеяние своего времени и суть верные копии его потребностей и его вкуса; в других обнаруживаются воспоминания о прошлом или предчувствие далекого будущего. Одни суть самый возвышенный и удачный отпечаток прекраснейшего и божественного; другие походят на карикатуры, созданные оригинальнейшим и беглым капризом мастера. Мысль, что есть сосуды чести и сосуды бесчестия, в ее обычном понимании содержит скорее нечестивое воззрение и недостаточное проникновение в смысл священных слов, на которых ее основывают. Лишь когда вы сравниваете единичное с единичным, такая противоположность может представиться вам: но вы не должны ничто рассматривать поодиночке, а должны, напротив, наслаждаться всем на том месте, где оно стоит. Все, что может быть воспринято одновременно и как бы стоит на одном листе, принадлежит к одной великой исторической картине, которая изображает момент общей деятельности целого. Хотите ли вы презирать то, что выделяет основные группы и придает целому жизнь и полноту? Разве отдельные небесные образы не прославляются тем, что тысячи других склоняются перед ними, и видно, как все направлено на них? Поистине, в этом есть нечто большее, чем плоское сравнение. Вечное человечество неустанно стремится выступить к свету из своего внутреннего таинственного бытия и на многообразнейшие лады воплотиться в преходящем явлении конечной жизни. В этом – гармония вселенной, в этом – изумительное и несравненное единство упомянутого вечного художественного творения; вы же поносите это великолепие вашими требованиями жалкого обособления, ибо вы стоите лишь в первых сенях морали и заняты в них лишь начатками; вечно заботясь о своей отдельности и успокаиваясь на единичном, вы пренебрегаете высокой религией. Ваша потребность обозначена достаточно отчетливо, вам остается только познать и удовлетворить ее! Ищите среди всех событий, в которых отражается этот небесный порядок – ведь каждый из вас имеет свои любимые места в истории, – и посмотрите, не откроется ли вам в каком-либо из них небесный знак, который поможет вам понять, как жизненно в себе и как важно для целого даже малое: и тогда вашу любовь привлечет то, что в ином случае вы осматриваете с холодным презрением. Или полюбите какое-нибудь старое, отвергнутое понятие и поищите среди всех святых людей, в которых выразилось прекрасное откровение человечества, кого-либо, кто мог бы быть посредником между вашим ограниченным образом мыслей и вечными законами мира; и когда вы найдете такого человека, который понятным для вас способом укрепляет слабое и оживляет мертвое своим связующим бытием, тогда обозрите все человечество и освятите отражением этого нового света все, что доселе казалось вам бесплодным и убогим. Какую цену имело бы однообразное повторение высшего идеала, причем люди, если отвлечься от времени и обстоятельства, были бы в сущности однородны, означали бы одну и ту же формулу лишь с разными коэффициентами – какую цену имело бы это по сравнению с бесконечной различностью человеческих явлений? Возьмите какой угодно элемент человечества, вы найдете каждый во всевозможных состояниях, начиная с почти совершенной его чистоты – ибо совершенную чистоту нигде нельзя найти – через многообразные смешения с каждым другим элементом, вплоть до почти всецелого насыщения всеми остальными – ибо и это есть недостижимая крайность; и смешение создается всевозможными способами, выражает все случайные видоизменения и редкие комбинации. И если вы еще можете мыслить соединения, которых вы не видите, то и это есть откровение вселенной, – намек на то, что в требуемой степени это смешение невозможно при нынешней температуре мира; и ваше воображаемое представление о нем открывает горизонты по ту сторону современных границ человечества и есть истинное высшее вдохновение, все равно, есть ли оно лишь новое пробуждение исчезнувшего прошлого, или непроизвольное и бессознательное пророчество о том, что будет в грядущем. Но если то, что, по-видимому недостает для этого требуемого бесконечного многообразия, не есть подлинный недостаток, то нет и подлинного избытка в том, что с вашей точки зрения представляется таковым. В столь часто оплакиваемом избытке самых пошлых форм человечества, которые неизменно повторяются в тысячах оттисков, сосредоточенное религиозное сознание легко узнает пустую видимость. Вечный разум повелевает – и это может постигнуть и конечный разум, – чтобы те формы, в которых труднее всего различить самобытность, теснее всего сгрудились между собой; но каждая форма имеет нечто своеобразное; никто не равен другому, и в жизни каждого есть мгновение подобное серебряному блеску неблагородных металлов, когда-либо через внутреннюю близость более высокого существа, либо в силу некоего электрического удара, человек как бы возвышается над самим собой и возводится на высочайшую вершину того, чем он может быть. Для этого мгновения он был создан, в нем он достиг своего назначения, и после него иссякнувшая жизненная сила снова падает. Завидное наслаждение – вызывать это мгновение в бедных душах и наблюдать их в таком состоянии; но кому это никогда не удавалось, тому, конечно, все их бытие должно казаться излишним и презренным. Так существование каждого человека имеет двоякий смысл в отношении целого. Если я мысленно задержу движение той неустанной силы, которая переплетает между собой все человеческое и устанавливает в нем взаимозависимость всех частей, то каждая личность по своему внутреннему существу есть необходимый дополнительный элемент для совершенного созерцания человечества. В одном существе я вижу, как каждая оторванная частица человечества, если только в ней может продолжать действовать внутреннее творческое влечение, одушевляющее целое, развивается в тонких и правильных формах; в другом я замечаю, как, благодаря недостатку оживляющей и связующей теплоты, не может быть преодолена твердость земного материала, или как слишком бурная атмосфера препятствует деятельности внутреннего духа, так что все проступает наружу в неприметных или неотчетливых формах; в одном случае, предо мной – грубая и животная часть человечества, лишь слегка колеблемая первыми неумелыми побуждениями человечества, в другом случае, я вижу чистейший дефлегмированный дух, отделенный от всего низменного и недостойного и витающий над землей, лишь легко соприкасаясь с ней; но и все промежуточные звенья между этими двумя конечными точками обозначают в каком-либо отношении самостоятельную ступень и своеобразно свидетельствуют, как в обособленных мелких явлениях единичной жизни выражаются различные элементы человеческой природы. Разве мало того, что среди этого бесчисленного множества имеется всегда хоть несколько человек, которые суть выдающиеся и высшие представители человечества, – что каждый из них берет то тот, то иной мелодический аккорд, который не нуждается в сопровождении чужого голоса и в дальнейшем разрешении, а сразу своей внутренней гармонией восхищает и удовлетворяет всю душу? Но если самые благородные люди все же выражают человечество лишь на особый лад и в отдельные мгновения, то, с другой стороны, каждый из людей иного, обратного типа в каком-либо смысле имеет то же значение, каждый есть своеобразное выражение человечества: и если бы недоставало хоть одного образа в этой великой картине, мы должны были бы отказаться воспринять ее сполна и совершенно в наше сознание. Итак, каждый существенно связан с тем, что есть внутреннее ядро нашей жизни; можем ли мы не чувствовать этой связи, не обнимать с интимной любовью и симпатией всех, даже без различия умонастроения и духовной силы? И в этом – один смысл, который каждый отдельный человек имеет в отношении целого. Когда я, напротив, наблюдаю вечные колеса человечества в их движении, то, с другой стороны, эта необозримая взаимная переплетенность, в которой ничто подвижное не движется только само собой, и ничто движущее не движет лишь себя само, сильно успокаивает меня в отношении вашей жалобы, что разум и душевность, чувственность и нравственность, рассудок и слепая сила проявляются столь обособленно. Почему вы поодиночке рассматриваете все, что ведь не действует в отдельности и само по себе? Ведь разум одного и душевность другого влияют друг на друга столь же сильно, сколь это было бы возможно и в одном и том же субъекте. Нравственность, которая должна совмещаться с чувственностью, дана вне ее; но разве господство первой в силу этого более ограничено, и разве вы полагаете, что чувственность была бы подчинена лучшему руководству, если бы нравственность, нигде не скопляясь, была поделена в мелких, еле заметных долях между всеми личностями? Слепая сила, которая отведена толпе, в своем действии на целое не предоставлена ведь самой себе и грубому произволу, а часто ею, неведомо для себя, руководит тот рассудок, скопление которого в больших массах вы встречаете в других пунктах, и столь же бессознательно она следует за ним по невидимым путям. Так с этой точки зрения для меня стираются столь отчетливо выступающие очертания личности; магический круг господствующих мнений и эпидемических чувств окружает и омывает все, как атмосфера, полная разряжающих и магнетических сил; она растворяет и очищает все и, расширяясь, вступает в деятельное соприкосновение даже с самым отдаленным; истечение тех, в ком самостоятельно живет свет и истина, она спешно разносит повсюду, так что в одних они глубоко проникают, в других, по крайней мере, блестяще отсвечивают на поверхности. В этой связи всего единичного с сферой, к которой оно принадлежит и в которой имеет значение, все хорошо и божественно; счастьем и покоем исполнено чувство того, кто умеет воспринимать все в этой великой связи. Но и чувство, подобно созерцанию, изолирует единичное в отдельные моменты; поэтому на нас с таким резким контрастом действует, с одной стороны, обычная жизнь людей, которые ничего не знают об этой зависимости, цепляются и держатся за одно и другое, чтобы окопать свое я, окружить его внешними укреплениями и тем обеспечить себе обособленное бытие, руководимое собственным произволом и неразрушимое для вечного потока мира – и, с другой стороны, судьба, которая необходимо смывает все это и на тысячи ладов истязает и ранит людей; и ощущая этот контраст, что может быть более естественным, чем сердечное сострадание всей горестной скорби, которая возникает из этой неравной борьбы, и боли от ударов, которые ужасная Немезида наносит повсюду?