Фридрих Шлейермахер - Речи о религии к образованным людям, ее презирающим. Монологи [сборник]

Итак, если то, что я наметил, надеюсь, достаточно понятно для вас всех, действительно образует сущность религии, то не трудно ответить на вопрос, куда же принадлежат те догматы и вероучения, которые многие считают внутренней сущностью религии, и как они относятся к этому подлинно существенному ее началу; вернее сказать, я уже выше ответил на этот вопрос. Ведь все эти учения суть не что иное, как результат того наблюдения чувства, той сравнительной рефлексии о нем, о которых мы уже говорили. Понятия же, лежащие в основе этих учений, подобно вашим опытным понятиям, суть не что иное, как общее обозначение для определенного чувства – обозначение, в котором религия сама по себе не нуждается, как в нем почти не нуждается и передача религиозных чувств, но в котором нуждается и которое создает рефлексия. Чудеса, внушение свыше, откровение, сверхъестественные ощущения, – можно иметь много благочестия, не нуждаясь ни в одном из этих понятий, – но кто обобщающе размышляет о своей религии, тот неизбежно находит их на своем пути и не может их миновать. В этом смысле, разумеется, все эти понятия принадлежат к области религии, и притом безусловно, так что отнюдь нельзя определить границ их применения. Споры о том, какое происшествие подлинно есть чудо, и в чем собственно состоит характер такового, сколько откровения существует, и поскольку и почему собственно можно в него верить, и явственное стремление в пределах приличия и безобидности отвергнуть и устранить как можно больше из всего этого – стремление, исходящее из нелепой мысли, что этим оказывается услуга философии и разуму, – все это – ребяческие приемы метафизиков и моралистов в религии. Они перемешивают все точки зрения и возбуждают жалобы, будто религия угрожает общеобязательности научных и физических суждений. Я прошу вас, не поддавайтесь, к ущербу для религии, их софистическим прениям или – ведь и это подчас здесь встречается – их лицемерному умалчиванию того, что они весьма хотели бы открыто провозгласить. Религия же, как ни громко она требует для себя всех этих оклеветанных понятий, оставляет неприкосновенной вашу физику и, с Божьей помощью, вашу психологию. Что, собственно, есть чудо? Разве вы не знаете, что то, что мы так называем в религиозном смысле, в иных случаях повсюду равносильно знамению, указанию, и что наше название, которое затрагивает исключительно душевное состояние созерцателя, лишь постольку уместно, поскольку то, что должно быть знамением, особенно если оно само есть одновременно и что-либо иное, должно, конечно, иметь такой характер, чтобы можно было подметить его обозначающую силу. Но всякое конечное есть в этом смысле знамение бесконечного; и, таким образом, все эти выражения высказывают не что иное, как непосредственную связь явления с бесконечным и целым; но разве это исключает, что каждое такое явление имеет столь же непосредственную связь с конечным и с природой? Чудо есть лишь религиозное название для события; всякое, даже самое естественное и привычное событие, если только оно пригодно к тому, чтобы религиозное его понимание стало господствующим, есть чудо. Для меня все есть чудо; в вашем же смысле для меня есть чудо, т. е. нечто необъяснимое и чуждое, лишь то, что не есть чудо в моем смысле. Чем религиознее вы были бы, тем более чудес вы видели бы повсюду, и всякий спор об отдельных событиях, заслуживают ли они это название или нет, производит на меня болезненное впечатление: я чувствую, как беден и убог религиозный дух спорящих. Одни доказывают эту убогость тем, что всюду протестуют против чудес, и эти протесты свидетельствуют лишь, что они не хотят видеть непосредственной связи явлений с бесконечным и Божеством; другие доказывают ту же убогость тем, что им особенно важна та или иная частная черта, и что явление должно непременно иметь чудесную форму, чтобы быть для них чудом, – чем они только доказывают, что они плохо умеют подмечать. – Что есть откровение? Всякое первичное и новое самораскрытие перед человеком вселенной и ее внутренней жизни есть откровение, и потому всякое такое мгновение, которое я выше наметил, если бы вы только осознали его, было бы для вас откровением; но каждое созерцание и каждое чувство, где они первоначально возникают из такого мгновения, произошли из откровения; мы, правда, не можем явственно показать его, так как оно лежит по ту сторону сознания, но мы не только должны в общем предполагать его, но и в частности каждый должен ведь лучше всего знать, что есть в нем повторного и уже прежде испытанного и что первоначально и ново; и если что-либо из последнего еще не создалось в вас таким образом, то его откровение будет и для вас откровением, и я советую вам поразмыслить над ним. – Что есть вдохновение? Это есть лишь общее выражение для чувства истинной нравственности и свободы; поймите меня: дело идет здесь не о той странной и хваленой нравственности, которая умеет лишь сопровождать и разукрашивать поведение разными соображениями, а о чувстве, что действие, вопреки всяким внешним поводам и независимо от них, вытекает из глубины человеческой души. Ибо в меру того, как действие отрывается от мирского развития, оно ощущается как божественное, и выводится из Бога. – Что есть пророчество? Всякое религиозное предвосхищение другой половины религиозного события, когда одна половина его была уже дана, есть пророчество; и древние евреи поступали весьма религиозно, когда измеряли божественность пророка не тем, насколько трудно было прорицание, или насколько велик его предмет, а попросту исходом пророчества; и об отдельном лице нельзя знать, насколько совершенно в нем развилось чувство, пока не убедишься, правильно ли он воспринял религиозную картину именно данного отношения, которое действовало на него. – Что есть действие благодати? Очевидно, не что иное, как общее выражение для откровения и вдохновения, для взаимодействия между вхождением мира в человека через созерцание и чувство и выступлением человека в мир через действование и творчество, причем то и другое берется в своем первичном и божественном характере, так что вся жизнь религиозного человека образует лишь ряд действий благодати. Вы видите, все эти понятия, поскольку религия нуждается в понятиях и может воспринять их, суть первые и самые существенные; они своеобразно обозначают сознание человека о его религии – потому, что они обозначают именно то, что должно быть необходимым и всеобщим в ней. Более того, кто не видит своих особых чудес с точки зрения своего миросозерцания, в ком не всплывают изнутри собственные откровения, когда его душа стремится впитать в себя красоту мира и проникнуться ее духом; кто в самые значительные мгновения не чувствует живым убеждением, что им движет божественный дух, и что он говорит и действует по священному вдохновению свыше; кто по крайней мере – ибо еще меньшее было бы тут действительно ничем – не сознает своих чувств как непосредственных воздействий на себя вселенной, вместе с тем ощущая в них какое-то личное достояние, которое не может быть подражанием, а говорит о своем чистом происхождении из нутра души, – тот не имеет религии. Но сознавать это свое достояние – значит иметь истинную веру; напротив, верить в обычном смысле слова, допускать то, что́ сказал или сделал кто-либо другой, стремиться подражать в мыслях и чувствах тому, что́ мыслил и чувствовал другой, – есть тяжкое и недостойное бремя, и оно не только не есть высшее в религии, как это мнят иные, но необходимо даже прямо отказаться от него, если хочешь проникнуть в святилище религии. Иметь и желать сохранить такую веру, основанную на подражании, – значит быть неспособным к религии; требовать ее от других – значит не понимать религии. Вы хотите всюду стоять на своих собственных ногах и идти своим собственным путем; но это ваше достойное желание не должно внушать вам страха перед религией. Она не есть рабство и плен, и менее всего порабощает она ваш разум; напротив, и здесь вы должны принадлежать самим себе, и это есть даже необходимое условие, чтобы приобщиться религии. Правда, каждый человек, за исключением немногих избранных, нуждается в руководстве и воздействии воспитателя, который пробуждал бы его религиозное чувство из первоначальной дремоты и давал бы ему его первое направление; но ведь это относится ко всем силам и функциям человеческой души, и почему же этому не иметь места и здесь? И я скажу к вашему успокоению: здесь более, чем где-либо, эта опека должна быть преходящим состоянием; позднее каждый должен смотреть собственными глазами и сам вносить лепту и сокровища религии, иначе он не заслуживает места в царстве религии и не получает его. Вы правы, когда мало цените убогих подражателей, которые заимствуют всю свою религию от кого-либо другого или ставят в зависимость от мертвой книги, клянутся ею и строят на ней доказательства. Всякое священное писание само по себе есть дивное создание, живой памятник героической эпохи религии; но через рабское почитание оно становится мавзолеем – памятником, что был великий дух, которого больше нет; ибо если бы он еще жил и действовал, он смотрел бы скорее с любовью и с чувством равенства на свое прежнее создание, которое все же ведь может быть лишь слабым отпечатком его самого. Не всякий имеет религию, кто верит в какое-либо священное писание, а лишь тот, кто понимает его живо и непосредственно и кто, следовательно, сам по себе легче всего мог бы обойтись без него.