Геннадий Дмитриев - Апостол Иуда

— Милосердия, господин, милосердия, — ответил разбойник.

— Милосердия? Хорошо, я проявлю милосердие, я убью тебя сейчас, мечом, и ты избежишь распятия, — с этими словами он провел острием меча по горлу разбойника, голова запрокинулась назад, из горла хлынула кровь, разбойник покачнулся и рухнул наземь.

— Кончайте с остальными, — распорядился Антоний. Когда со всеми разбойниками было покончено, обоз продолжил свой путь, везя единственную добычу — связанного по рукам и ногам Варавву.

Шимон оставался в своем убежище, не смея пошевелиться, стараясь не дышать. И лишь когда точная тьма окутала лесную чащу, замолкли голоса солдат, и только какая-то ночная птица горестно кричала, словно оплакивая убитых, Шимон поднялся на ноги и нетвердой походкой направился вон, подальше от этого проклятого места.

Несмотря на позднее время, Понтий Пилат не спал, он ждал Антония. Наконец, тот пришел. Он был прямо с дороги, в пыльном плаще, со свежими пятнами крови, разгоряченный и возбужденный недавним боем. По выражению его лица прокуратор понял, что операция удалась.

— Я выполнил всё, что обещал, — сказал Антоний прямо с порога вместо приветствия, — Варавва схвачен, закован в цепи, и брошен в подземелье.

— А остальные?

— Убиты.

— Все?

— Все до единого.

— Вот и хорошо. Теперь я по-другому могу говорить с Каиафой, но для начала мне нужно встретиться с Христом, найди его, Антоний, и передай, только так, чтобы другие не слышали, что прокуратор просил его придти. Ты понял меня, Антоний?

— Да, мой господин, понял.

— И перестань называть меня «мой господин». Ты не раб мне!

Наутро Антоний разыскал Иисуса Христа, который был на окраине города в окружении своих учеников. Он подошел к нему, поклонился, и тихо сказал:

— Прокуратор просил, — он сделал ударение на слове «просил», но произнес его таким тоном, чтобы было ясно, что просьба хотя и не содержит угрозы, но равносильна приказу — чтобы ты пришел к нему, как только сможешь.

Христос отвечал ему так же тихо:

— Передай прокуратору: я приду, как только солнце склонится к закату.

Он исполнил своё обещание, явившись к прокуратору, как только край солнца коснулся горизонта.

Когда прокуратору доложили, что к нему пришёл бродячий проповедник, Понтий Пилат сказал:

— Пусть войдет.

Иисус вошел и остановился перед ним. Пилата охватило странное чувство тревоги и непонятного беспокойства. От этого человека, сына плотника, бродячего проповедника, варвара, дикаря, с точки зрения римлян, исходила какая-то неведомая, неодолимая сила. Он, Понтий Пилат, прокуратор Иудеи, наместник кесаря, имеющий неограниченную власть над этими людьми, чувствовал себя в присутствии Христа маленьким, ничтожным существом, не осмелившимся даже заговорить первым. Он вдруг остро почувствовал, что все богатства, вся земная власть его, всё, чего достиг он в этой жизни, вскоре обратятся в прах, и могила нищего ничем не будет отличаться от могилы вельможи. Все тленно на этой земле. Но того, вечного, нетленного, той духовной силы, которая исходила от Иисуса, не ощутил он в своей душе, там были лишь пустота и мрак.

— Ты просил меня придти, — сказал Иисус Понтию Пилату, — я пришел.

Пилат посмотрел на Иисуса, их глаза встретились, во взгляде Христа была кротость, спокойствие и уверенность. Пилат быстро овладел собой, преодолев минутную слабость, взгляд его вновь стал жёстким и властным, он сказал:

— Да, я звал тебя. Могу ли я спросить тебя о твоем учении?

— Я слушаю тебя, прокуратор, спрашивай.

— Говорят, что ты называешь себя царем Иудейским и жаждешь занять престол Ирода?

— Кто говорит тебе это? Мне ни к чему власть земная, когда царствие моё — Царство небесное. К чему мне тленное, когда мой удел — вечность? Имеющий власть земную обратится в прах, всё станет прахом: и власть его, и богатства, и сам он. Лишь с тем, что накопил ты в душе своей, станешь ты на пороге Царствия небесного, а если же пуста душа твоя, то и она станет прахом, как и ты сам.

При этих словах Иисуса, сказанных спокойно, но твердо и уверенно, прокуратору стало не по себе, леденящий холод сковал его душу, и он с болью ощутил пустоту в душе своей. Но он, римлянин, не мог себе позволить проявить слабость перед иудеем, взгляд его стал жёстче, в голосе звучали нотки металла:

— Чему учишь ты свой народ?! Говорят, будто ты подстрекаешь людей к бунту против римского владычества?!

— Я учу народ любви и смирению. Я учу их любить не только ближних, но и врагов своих. Ненависть порождает ненависть, бунт против власти порождает насилие со стороны власти. Те, кто поднимут бунт и сметут власть, сами станут этой властью, но ещё более кровавой и жестокой. Только смирение и любовь могут спасти мир, но понимать это должны все: и те, кто этой власти подчинен, и те, кто эту власть имеют. Ибо, кому многое дано, с того многое и спросится.

— Говорят, будто ты против уплаты податей римскому кесарю?

— У тебя есть монета? Дай мне её.

Понтий Пилат протянул монету Христу. Взяв в руки монету, Иисус отвечал:

— Посмотри, что изображено на монете? Лик кесаря. Так отдайте кесарю кесарево, а Богу воздайте Богово! — сказал Иисус, возвращая монету Понтию Пилату,

— Так зачем же тогда ты опрокинул столы менял, которые у ворот Храма меняют динарии на сикли? Если кесарю — кесарево, а Богу — Богово, то, что тебе до менял?

— Но я не делал этого, я не опрокидывал, столов. Когда служители не пустили в храм человека, у которого не было денег, я сказал, что каждый имеет право войти в храм и обратиться к Богу, не зависимо от того, богат он или беден. Но священники требуют, чтобы каждый, входящий в храм, жертвовал полсикля в храмовую казну. В ходу в основном динарии, их меняют на сикли, чтобы внести в Храм и пожертвовать саддукеям. Римские монеты нельзя вносить в Храм, на них изображены языческие знаки. Саддукеи собирают золото, а затем везут его в Рим и продают, где цена на золото в два с половиной раза выше, чем в Иерусалиме. Те, которые должны служить Богу, служат мамоне, а я говорил — нельзя молиться двум Богам: Господу и мамоне! Служители религии неслыханно обогащаются, в то время как народ прозябает в нищете и бесправии.

У Понтия Пилата перехватило дух. Он понял, какой источник доходов находится в руках саддукеев. Так, вот почему Каиафа с таким рвением заботился о том, чтобы схватить Иисуса и предать казни! Иисус знал о том, о чем знать не должен был никто. Не вопросы религии и ереси волновали его, тут вопрос денег — и денег больших, очень больших! Формально прокуратор не имел права ни запретить валютные операции, ни прибрать эти махинации к своим рукам. Но идея, которую совершенно случайно подбросил ему Иисус, стоила того, чтобы над ней серьезно подумать. Возможно, удастся использовать борьбу Иисуса за чистоту религии в своих собственных целях. По крайней мере, этого назарея нужно беречь! Нужно сделать всё, чтобы он не попал в руки Каиафы!