Георгий Ореханов - Лев Толстой. «Пророк без чести»: хроника катастрофы

Последняя четверть XIX в. – период ожесточенных споров о будущем России и о ее политическом устройстве. Эта полемика стала особенно актуальной после небывалого в русской истории события – убийства в марте 1881 г. императора Александра II представителями партии «Народная воля». Убийство стало своеобразным прологом: Россия вступала в последнюю и очень противоречивую эпоху – значительных экономических достижений, постоянно продолжающегося территориального роста и настоящего демографического бума (в начале XX в. темпы роста населения в Российской империи были самыми высокими в мире), блестящего культурного расцвета и, одновременно, в годы, на которые приходится крайне неудачная по своим результатам русско-японская война, революционные волнения и усилившийся раскол в обществе, так ярко проявившийся в думский период.

Широкое распространение взглядов Л. Н. Толстого становится все более значимым фактором русской жизни этого периода. Характерно в этом отношении сделанное в 1885 г. признание Н. Я. Данилевского, что политика недопущения до печати сочинений Л. Н. Толстого заранее обречена на неудачу, ибо таким способом трудно добиться чего-либо, «потому что всякий, желающий с ними ознакомиться, имеет полную на то возможность; а главное, кому же неизвестны те возражения, которые делаются против христианских догматов со стороны полного неверия? Верующий христианин, не поколебленный столькими нападками на христианство, которые, так сказать, носятся в воздухе, бьют в уши и в глаза, конечно, не поколеблется и доводами графа Толстого, в которых ведь нет же ничего нового, особенного, и который ведь и не имел, собственно, специально в виду этого колебания» [462]. Мысли Л. Толстого действительно витали в воздухе и находили поддержку у значительной части общества.

Яркой иллюстрацией этой тенденции является бурная дискуссия, которая развернулась в 1880–1890 годы вокруг живописи известного художника Н. Н. Ге. Духовная близость Н. Н. Ге и Л. Н. Толстого была столь очевидной, что в определенном смысле картины художника можно считать своеобразным циклом иллюстраций к философским трактатам писателя. Н. Н. Ге ощущал себя проповедником того христианства, адептом которого заявлял себя и Л. Толстой, христианства истинного, чистого от примесей церковных интерпретаторов, христианства, в котором ключевое значение приобретает принцип непротивления злу насилием.

Эту близость в одном из своих писем художнику Л. Н. Толстой обосновал тем фактом, что Н. Н. Ге, как никто другой, тонко улавливает основную духовную тенденцию русского общества: переживание не телесного Воскресения Христа, в которое поверить невозможно, а «период распинания», период умаления и опрощения, т. е. выдвижения на первый план сугубо человеческих аспектов личности Христа, после которого должно произойти Его Воскресение «в своем учении» [463].

В феврале 1884 г., т. е. вскоре после возобновления знакомства с Л. Н. Толстым, появляются эскизы двух самых известных полотен т. н. «страстного цикла» Н. Н. Ге – «Голгофы» и «Распятия» [464]. Страстной цикл Н. Н. Ге призван был, с точки зрения Н. Н. Толстого, служить главной цели: разрушить «домашнее», «карманное», «обезвреженное» христианство, к которому привыкли современники, и развернуть его «во всем своем громадном, ужасающем для них, разрушающем все их устройство значении» [465].

Сам Н. Н. Ге воспринимал свое творчество как попытку создать серию «нецензурных картин», которые будут дороги «всему обновляющемуся русскому живому человечеству» [466], заставят современников «рыдать, а не умиляться» [467]. И в эскизах к неосуществленному замыслу картины «Христос в Гефсиманском саду (Моление о чаше)» (1887), и в полотнах «“Что есть истина?” Христос и Пилат» (1890), «Совесть. Иуда» (1891), «Суд синедриона. “Повинен смерти!”» (1892) и в особенности «Распятие» (1892 и 1894) и «Голгофа» (1893) Н. Н. Ге постарался довести до зрителя психологически заостренное переживание одиночества и оставленности человека перед «огромным, неумолимым и немым зверем», «темной, наглой и бессмысленно-вечной силой» (Ф. М. Достоевский), которая символизирует природу, мучительное страдание и смерть.

Своеобразной литературной параллелью этим живописным поискам является «Смерть Ивана Ильича» Л. Н. Толстого (1886). Но Н. Н. Ге идет дальше Л. Толстого: на его полотнах не остается света надежды не только для Иуды или распятых разбойников, но и для Самого Христа. В картинах художника происходит последовательное разрушение «евангельских иллюзий», света евангельской надежды. Евангельская уравновешенность Креста и Воскресения «взрывается» воспаленным отчаянием одиночества, болью и тревогой, «трагедией без катарсиса»: «Он ждал от зрителей вовсе не примирения – скорее несогласия, нравственного протеста и бунта» [468]. И в то же время можно констатировать, что если с религиозным творчеством Л. Н. Толстого в русскую культуру приходят идеи секуляризованного христианства, то творчество Н. Н. Ге становится знаком расставания с идеей бессмертия и рождения трагедии личности, пытающейся мужественно смотреть в глаза одиночеству.

Такое представление о страданиях радикально противоречило церковному пониманию смысла Страстей Христовых, поэтому многие полотна Н. Н. Ге были запрещены к экспонированию на территории России или могли быть показаны в закрытых помещениях, где их могли видеть только профессиональные художники. По свидетельству М. В. Нестерова, это только подогревало интерес к живописи Н. Н. Ге и создавало ей в обществе тот ореол, которого, по мнению Нестерова, она не заслуживала [469]. Очень энергично, в частности, выступал против экспонирования картин Н. Н. Ге обер-прокурор Св. Синода К. П. Победоносцев, назвавший полотно «Что есть истина?» «картиной кощунственной, глубоко оскорбляющей религиозное чувство» [470].

О Победоносцеве выше было сказано достаточно. С его именем обычно связывается политика подавления разнообразных инициатив в области религии и Церкви последнего двадцатилетия XIX в. Занимая в течение двадцати пяти лет (1880–1905) пост обер-прокурора Св. Синода, он стал своеобразным символом всего синодального строя. Именно он был одним из главных инициаторов тех процессов в русской политической и социальной сфере, которые получили название «контрреформ».

Однако очень трудно отрицать, что именно благодаря К. П. Победоносцеву в Русской Церкви в последние 40–45 лет существования Российской империи произошел значительный рост статистических показателей: в частности, существенно увеличилось общее количество церквей в России, а также ассигнования на содержание приходских священников. К роковому 1917 г. духовенство 35 516 приходов России получало из казны более 19 млн рублей в год в качестве государственной поддержки. Кроме того, в годы обер-прокуратуры К. П. Победоносцева начинается значительный рост общего числа монастырей и монашествующих. В период с 1880 по 1915 г. число мужских монастырей выросло на 22 %, женских – на 180 %, общее число насельников обоего пола увеличилось на 69 %.