Георгий Ореханов - Лев Толстой. «Пророк без чести»: хроника катастрофы

У нас нет и никогда уже не будет полной ясности в вопросе, что же на самом деле происходило в Астапово в последнюю неделю жизни графа Л. Н. Толстого. Астапово как место приезда больного Л. Н. Толстого и как промежуточный пункт его последнего путешествия, точнее, метания, по сей день привлекает большой интерес исследователей – и с точки зрения довольно странного маршрута, и даже с мистической точки зрения. Например, А. Балдин квалифицирует последнее путешествие Л. Н. Толстого как «хаотическое бегство» [644]. И в этом есть свой смысл и своя логика.

Но мы можем быть абсолютно уверены в том, что дом И. И. Озолина стал для писателя последней ловушкой, финалом всей жизни.

Л. Толстой – единственный. Единственный в России начала XX века человек, который пользовался ничем не ограниченной, поистине абсолютной свободой – в семье, в своей родной деревне, в обществе, государстве, культуре. Возможно, и единственный в мире. Он родился в прекрасной, действительно очень ясной Ясной Поляне, типичной русской усадьбе с березовой аллеей, речкой Воронкой, яблочными садами, семейными домами и домиками, детьми, внуками и прислугой, лошадями, охотой, пешими и конными прогулками, пасекой, цветочными оранжереями, крестьянскими школами, вечерним чаем, чтением, играми и концертами. Он прожил там большую часть жизни и по всем законам жанра, логики, справедливости был просто обязан именно там умереть. Он был богат. Он мог брать писательские гонорары до 1881 г. или публично отрекаться от них после. Он пользовался всемирной славой. Известные истории про императора Александра III, который, увлеченный рыбалкой, заставлял подолгу дожидаться иностранных послов, стилистически подходят Толстому. Между прочим, именно поэтому С. Д. Шереметьев считал императора и писателя людьми одного масштаба. А я бы сказал даже – «одного измерения», «четвертого». Он мог писать все, что угодно, не опасаясь каких-либо прещений со стороны правительства. Более того, даже не написав ни одной строчки нового произведения, он мог претендовать на издание прежних где угодно и на получение какого угодно гонорара. В то же время как другие писатели и философы того же «четвертого измерения», например, Достоевский или Леонтьев, могли просто голодать, голодать буквально . В семье всякое желание Л. Толстого исполнялось с поспешностью и старанием. Усердные ученики во главе с В. Г. Чертковым с карандашами, блокнотами в руках и пишущими машинками на столе ловили каждое его слово. Лучшие художники и скульпторы России и мира рисовали его портреты, лепили в глине, высекали в мраморе. Именно перед его портретом после отлучения Св. Синода в музеях устраивались бурные и восторженные манифестации. Именно его фотографировал впервые в цвете в России Прокудин-Горский. Именно его голос записывали на фонограф.

И всему этому противопоставлена деревянная изба на платформе никому не ведомой, пусть и крупной станции, которая, если бы не Л. Толстой, так бы и пребывала в полной безвестности.

Это была настоящая ловушка. Писатель оказался в мышеловке, которую, в значительной мере, сам и сотворил. Больной и беспомощный, он лежал на постели, не понимая, что происходит не только в мире, но даже за порогом его комнаты и в ней самой. Ничего не зная о жене и детях, которые пытались к нему прорваться и безуспешно заглядывали в окно. Ничего не зная о попытках православного священника поговорить с ним перед смертью и его напутствовать. Ничего не зная о том, что в последние часы и минуты земной жизни человека является для него самым главным, самым ответственным. Страшная смерть!

«Новости о Толстом – весьма волнующие. Несчастный сеятель ветра, не пожавший ничего, кроме шума, и умирающий в 80 лет на большой дороге, в зале ожидания! “Кто не собирает со Мной, тот расточает”».

Можно начертить условную схему, которая покажет положение на станции и позволит понять, какими соображениями руководствуются сам Толстой и окружающие его лица в последние дни земной жизни писателя.

В центре «круга» – Л. Н. Толстой, одинокий и больной, еще недавно искавший встречи со старцами, а теперь полностью зависящей от своего окружения. Его ближайшие «ученики»: В. Г. Чертков, А. Л. Толстая, Д. П. Маковицкий, А. Сергеенко – люди, настроенные по отношению к Православной Церкви крайне враждебно.

Семья Толстого – жена и старшие дети – не имеют возможности видеть отца и беседовать с ним. Они окружены корреспондентами различных русских газет.

На станции также присутствуют представители власти среднего звена: чиновники различного ранга, полиция. В какой-то момент в Астапово появляются и представители Церкви.

Наконец, за ситуацией внимательно следят члены правительства и Св. Синода.

Желал ли писатель на самом деле видеть в Астапово В. Г. Черткова, если еще совсем недавно он мечтал «уйти от всех»? Д. П. Маковицкий сообщает, что Толстой захотел видеть Черткова 1 ноября в пять часов вечера. А корреспондент газеты «Утро России» С. С. Раецкий писал в донесении в редакцию, что Толстой «бесконечно, словно ребенок, обрадовался» прибытию В. Г. Черткова, которое последовало 2 ноября утром [645].

Именно благодаря Черткову, сразу после его приезда, за писателем был установлен строжайший надзор. Дверь в дом начальника станции, толстовца И. И. Озолина, была всегда заперта, ключ хранился либо у самого Озолина, либо у А. Сергеенко, который безвыходно дежурил в передней; в комнате Толстого безотлучно находился Чертков [646]. Вход в дом был возможен, по-видимому, только по какому-то паролю [647].

Именно поэтому Л. Толстой даже не знал, что оптинский иеромонах Варсонофий специально прибыл на станцию Астапово со Святыми Дарами для того, чтобы попытаться переговорить с писателем перед смертью.

Старец Варсонофий выехал из Оптиной пустыни 5 ноября в 8 часов утра, а прибыл в Астапово в этот же день в 19.30. Желанием старца встретиться с писателем объясняются его постоянные контакты с А. Л. Толстой, племянницей Е. В. Оболенской, сыном А. Л. Толстым. В одной из астаповских телеграмм сообщается даже, что он имел с собой письмо Л. Н. Толстому от старца Иосифа [648], но следы этого письма обнаружить не удалось.