Георгий Ореханов - Лев Толстой. «Пророк без чести»: хроника катастрофы

Долгое время выполняя обязанности секретаря Л. Н. Толстого, он работал в тесном контакте с В. Г. Чертковым, в частности, осуществлял постоянную связь между Ясной Поляной и имением Телятинки. Хорошо представляя себе ситуацию в семье В. Черткова, круг его последователей и сторонников, В. Ф. Булгаков оставил ряд исторически значимых воспоминаний, большая часть которых до сих пор остается неопубликованной.

В этих воспоминаниях В. Ф. Булгаков подчеркивает главные особенности личности В. Черткова, из которых самой важной был сильный характер, более того, огромная нравственная сила, позволившая В. Черткову круто изменить свою жизнь и из le beau Dima превратиться в лидера целого религиозного движения. Его лидерство основывалось на некоторых качествах: всепоглощающей любви к Л. Н. Толстому, любви по-своему реальной, в чем-то очень глубокой и постоянно возраставшей, любви, сопровождавшейся, что очень важно, пониманием того, что казалось Л. Н. Толстому в себе самым важным и глубоким, в стремлении на все смотреть его, Толстого, глазами, причем сочеталось все это со своеобразным, холодно-дипломатическим складом ума, позволившим Черткову быть самым эффективным распространителем сочинений Толстого и его имиджмейкером в Европе.

Это отношение к Толстому, своеобразная одержимость личностью писателя объясняют то обстоятельство, что делу распространения его взглядов еще при жизни писателя и после его смерти В. Чертков посвятил большую часть своих душевных сил и материальных средств. Толстой понимал это стремление своего друга именно как призвание: «Чертков посвятил мне жизнь», – и сам отвечал ему «глубокой и трогательной благодарной любовью » [273]. В этом смысле Чертков, по мнению В. Ф. Булгакова, был большим и сильным духом человеком.

Однако эта сила была основана на другой, неодолимой, важной и крайне опасной, с духовной точки зрения, стороне характера – властолюбии: «властолюбие, властолюбие, основанное на эгоцентризме и способное иногда переходить в прямой деспотизм <���…> В его душе тщеславие – “любовь к любви людей” тонуло во властолюбии, в любви главенствовать над людьми и управлять ими. Чертков с юности привык к власти и полон был всегда чувством власти. Вот соединением этих-то двух импульсов: стремления к моральному, нравственному овладению жизненной задачей, с одной стороны, и неискоренимого, врожденного и развитого уродливым воспитанием личного властолюбия , инстинктивной повадки деспота, с другой, и определялась сущность странной, сложной, часто капризной, переменчивой, тяжелой личности Черткова» [274].

Такая жесткая характеристика вполне согласуется с отдельными наблюдениями лиц, знавших В. Черткова не столь близко, например, с портретом, нарисованным в дневнике З. Гиппиус (запись 1915 г.).

«Смиренно-иронический. Сдержанная усмешка, недобрая, кривит губы. В нем точно его “изюминка” задеревенела, больная и ненужная. В не бросающейся в глаза косоворотке. Ирония у него решительно во всем. Даже когда он смиренно пьет горячую воду с леденцами (вместо чаю с сахаром) – и это он делает как-то иронически. Так же и спорит, и когда ирония зазвучит нотками пренебрежительными – спохватывается и прикрывает их смиренными. Неглуп, конечно, и зол».

В жизни Черткова совершенно определенным образом проявилась склонность целенаправленно манипулировать чужим сознанием . Наиболее ярко эта сторона личности В. Черткова проступает в ряде эпизодов, из которых самыми значительными являются история с завещанием Толстого и обстоятельства последних дней жизни Л. Н. Толстого. Но гораздо раньше сам В. Ф. Булгаков получил серьезное предупреждение. Когда в конце 1909 – начале 1910 г. он познакомился с лечащим врачом Толстого Д. П. Маковицким, тот посоветовал быть очень осмотрительным в личных отношениях с Чертковыми [275].

«Чертковы умеют очень хорошо воспользоваться нужными им людьми, но потом они выбрасывают их без зазрения совести, как выжатый лимон!»

Эти черты характера В. Черткова особенно важны для понимания финальной трагедии Толстого. В конечном счете, именно его способность расчетливо и отстраненно взирать на человеческое страдание, стремление преследовать личные интересы, пусть далеко не всегда именно материальные, представляет, с точки зрения В. Ф. Булгакова, истинную разгадку «и личности, и тактики Черткова».

И подтверждается это мнение весьма сомнительными, с моральной точки зрения, поступками В. Г. Черткова. Еще до утверждения завещания Толстого судом, полагая, что рукописи Толстого принадлежат теперь только ему, Чертков, не желая терять ни одного дня, 8 ноября 1910 г., т. е. на следующий день после смерти писателя, возвращается (на один день раньше С. А. Толстой, следовавшей за гробом мужа) в «бесхозную» Ясную Поляну и производит в бывшей рабочей комнате Толстого форменный обыск, не брезгуя «шарить» даже за портретами на стенах и книгами на полках, «не осталось ли там каких-нибудь бумаг, чего-нибудь относящегося к последней воле Толстого, нового проекта завещания, быть может, храни Боже?!» [276]

В этом эпизоде таится главная причина того, почему вопреки самым простым человеческим соображениям, В. Г. Чертков в трагические астаповские дни не только не допустил к постели умиравшего писателя жену и православного священнослужителя, но даже не сообщил Толстому об их приезде. Поступок, на который решиться может либо отъявленный злодей, либо только человек одержимый. Объясняется он, на мой взгляд, очень простым практическим мотивом. Находясь в памяти, под воздействием покаянных мыслей и чувств, Толстой мог изменить текст завещания в пользу своей семьи, и тогда все, ради чего жил эти годы В. Г. Чертков, рухнуло бы. Здесь, правда, научная объективность требует поставить не точку, а знак вопроса. Дело в том, что, как свидетельствует Т. Л. Толстая, ее младшая сестра, А. Л. Толстая, находившаяся в Астапово, не возражала против прихода к одру писателя его жены, но сам Л. Н. Толстой боялся этой встречи и поэтому, возможно, нельзя полностью возлагать ответственность за то, что ее так и не впустили, только на Черткова [277].

Жесткие и нелицеприятные свидетельства В. Ф. Булгакова о В. Г. Черткове и его жене вызвали протест со стороны дочери одного из ближайших его сотрудников, Е. Ф. Шершеневой, которая уже сравнительно поздно, в 60-е гг. XX в., составила свои (до сих пор не изданные) воспоминания о Черткове, утверждая, что недобросовестные современники лжесвидетельствовали о «замечательных людях – великанах духа и чести», В. Г. Черткове и его жене А. К. Чертковой. Е. Ф. Шершенева объясняет, что именно выступления в печати В. Ф. Булгакова побудили ее вспомнить о В. Черткове.