Стецкевич М.С. - Свобода совести [Невычитанная калибрятина]

Таким образом Марсилий, выступая в качестве одного из первых в европейской мысли идеологов светского государства (правда, ещё руководящего церковью, а не отделенного от неё), достаточно четко обозначил разницу между грехом, не наказуемым человеческими законами, и его общественными последствиями. Приближаясь к идее свободы совести, Марсилий был прежде всего активным противником принуждения в делах веры.

Нельзя не отметить также и Николая Кузанского (1401-1464). Интересно, что этот неортодоксальный мыслитель с 1450 г. занимал пост кардинала. Ещё в 1433 г., когда активно обсуждалась идея воссоединения католической и православной церквей, реализовавшаяся впоследствии в недолговечной Флорентийской унии (1439), Кузан-ский написал трактат «О всеобщем согласии», где была сформулирована платформа возможного единства: «Одна религия при различии обрядов». К этой идее, придав ей уже более универсальный характер, Николай Кузанский вернулся в трактате «О согласии веры» (De Расе Fidei), созданном в 1453 г.

Написанный под сильным впечатлением от только что свершившегося захвата Константинополя турками, трактат переводит вопрос о возможности прекращения религиозного противостояния в теоретическую плоскость. Высказывавшиеся Кузанским ранее идеи взаимосвязи всего сущего, примирения противоположностей, формула «Бог есть всё вместе взятое, все вещи» привели его в данной работе к выводу о наличии единой религиозной истины, открытой Богом в различных формах.

Трактат построен в форме беседы между греком, итальянцем, арабом, евреем, скифом, турком и французом — с одной стороны, и Иисусом Христом, апостолами Петром и Павлом —с другой. В ходе дискуссии обнаруживается, что есть общие элементы, явно или неявно присутствующие во всех религиях: это наличие божественного откровения, Троицы, идей воплощения и искупления. Естественно, многие построения Кузанского, стремившегося к обнаружению элементов близости между католическими догмами и вероучительными положениями других религиозных систем, выглядят весьма произвольно. Но не это представляется главным. Итоговый вывод Николая Кузанского о существовании «единой во всем различии обрядов

64

религии, к которой принадлежат все разумные существа» звучит как призыв к всеобщей терпимости и приглашение к диалогу в противовес господствовавшему и в умах, и на практике противостоянию. 15 данном призыве ясно виден гуманистический пафос.

Именно в эпоху Возрождения (XIV-XV вв.) возникло такое явление, как гуманизм, наиболее адекватно отразив её суть и смысл. Оставаясь христианами и не порывая с католической церковью, гуманисты отошли от традиционного для средневековой мысли теоцентризма и во главу угла поставили человека как разумное и мыслящее существо, рассуждая прежде всего о его предназначении, а не о спасении. Не избегая обсуждения богословских вопросов, гуманисты утверждали относительность любого авторитета, стремясь к опоре прежде всего на собственные суждения. Они отвергали претензии католической церкви на абсолютную истинность её учения, применяя филологические методы при анализе Священного Писания. Итальянский гуманист М. Фичино даже делал вывод о том, что существующее многообразие форм почитания Творца есть результат действия божественной воли, и «всякая религия несет в себе некоторое количество добра».

Наиболее выдающийся представитель Северного Возрождения голландец Эразм Роттердамский (1469-1536), называя свою богословскую систему «философией Христа», сосредоточил внимание на исполнении человеком нравственных обязательств. Для него лишь те теологические проблемы и споры представлялись существенными, которые были связаны с практикой благочестивого поведения. Он утверждал, что тот, кто не знает, имеет ли Святой Дух одно или два начала, никогда не будет осужден, но «тебе не миновать осуждения, если ты не дорожишь плодами Духа — любовью, радостью, миром, долготерпением, дружелюбием, добротою... ». Видя сущность христианства не в тех или иных догматах, а в нравственном поведении, Эразм подчеркивал: «Ничто благочестивое, ничто ведущее к добрым нравам назвать нечистым или языческим нельзя!».

Отсюда следовало решительное отрицание Эразмом любого принуждения в духовных делах. Он выстраивал следующую логическую цепочку: все, что делается по принуждению, делается неискренне, а любая неискренность неугодна Христу. Голландский гуманист предлагал всем желающим привести мусульман к христианству действовать не мечом, а нравственным примером, а гонителей еретиков призывал ограничиться «кроткими убеждениями». Эразм сформулировал следующий принцип: «Справедливее справедливого, чтобы те, кто не желает стать жертвою насилия в делах веры, сами не чинили

65

насилия над другими». Впоследствии данный принцип (основанный, безусловно, на словах Христа: «Итак во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними... » Мф 7:12, Лк 6:31) получит более детальное развитие в трудах С. Кастеллиона и П. Бейля, посвятивших, в отличие от Эразма, проблеме религиозной толерантности уже специальные труды.

Испанские гуманисты Ф. де Витория (1492-1546), Б. де Лас Касас (1474-1556), X. Л. Вивес (1492-1540) выступали за исключительно мирные и ненасильственные способы христианизации американского континента. Наибольшую известность в качестве защитника индейцев приобрел В. де Лас Касас (1474-1556). В полемике с такими теологами, как Т. де Бенавенте (Мотолиния) и X. Хинес де Сепульведа, отстаивавшими тезисы о неполноценности индейцев по сравнению с испанцами и необходимости приведения их к христианству силой, Б. де Лас Касас, напротив, утверждал, что «все нации мира —люди», а индейцы, не зная учения Христа, тем не менее являются христианами «по природе», воплощая в себе все христианские добродетели. Насильственные методы утверждения католицизма, как подчеркивал испанский гуманист, будут способствовать лишь его отторжению туземной средой и приведут индейцев к выводу, что Христос—«самый жестокий из богов». Упоминавшиеся ранее «Новые законы» (1542-1543), несколько облегчившие положение аборигенов, по крайней мере отчасти были основаны на идеях Лас Касаса, которые тот при первой возможности излагал королевской власти.

Близкий друг и единомышленник Эразма Роттердамского английский гуманист Томас Мор (1478-1535) в своём получившем широкую известность произведении «Утопия» представил описание идеального общественного строя. Имя «Утопия», присвоенное Мором вымышленному острову, впоследствии стало нарицательным для обозначения описания как несуществующих стран с «образцовым» устройством, так и вообще всех проектов, содержащих представляющиеся практически нереализуемыми планы социальных преобразований. Утопия у Мора —это общество без частной собственности, где осуществляются всеобщий труд и распределение материальных благ по потребностям, при регулировании государством всей экономической жизни. Опыт XX в. убедительно демонстрирует, что реализация подобного рода идей на практике неизбежно приводит к полному развалу производственного процесса, а в политической сфере —к скатыванию к тоталитаризму. В защиту Мора можно сказать, что он, в отличие как от своих предшественников (Платон), так и тех, кто позднее будет пытаться претворить идеалы коммуни-