Франсуа Мориак - Жизнь Иисуса

«За то, что она возлюбила много…» Много возлюбила Христа, само собой разумеется. Но не подразумевается ли здесь также и то самозабвение, самопожертвование и мука, которые могут присутствовать в самых жалких любовных страстях? Все ли потеряно для Бога, если одно существо безрассудно отдается другому? Да, надо полагать, — все потеряно.

Но вдруг звучат слова, сказанные до этого расслабленному — самые соблазнительные из тех, которые посмел произнести этот Назарянин: четыре слова, неопровержимо выдающие в Нем Бога: «Прощаются тебе грехи твои…»

Иудеи уже не удивлялись чудесам, Иисус творил их столько, что немудрено было и привыкнуть. К тому же никогда нельзя знать наверное: а вдруг это обман или сила Веельзевула; всему ведь можно найти объяснение. Но эти простые слова, это голословное утверждение смущает их больше, чем любое чудо. Ибо что такое воскрешение умершего по сравнению с возрождением души?

На этот раз Сын Человеческий безразличен к тайным мыслям окружающих Его людей — Он всецело поглощен плачущей женщиной с ее пустым сосудом и распустившимися волосами. Он смотрит на тело, распростертое у Его ног, Он знает прошлое этого тела, этого поруганного храма, в котором сейчас пребывает Святая Троица.

Однако пусть закоренелые грешники не прикрываются этим примером. Та, которой Он больше простил, и любит больше. Любовь этой раскаявшейся грешницы так же велика, как и прощенные ей грехи. Но у большинства из нас грехи соразмеримы лишь с нашей неблагодарностью, и мы падаем тем ниже, чем выше возносит нас прощение. Но если все-таки этой женщине случится однажды вечером вновь уступить желанию… Ну что ж. Мы вновь увидим ее накануне смертных мук Господа, опять идущей с сосудом благовоний для последнего миропомазания и последнего прощения.

Одно обстоятельство дает нам основание думать, что женщина с распущенными волосами и Мария Магдалина — одно лицо: дело в том, что о второй из них говорится в Евангелии как о женщине, которую Господь избавил от семи бесов. А грешницу, которая входит в комнату с благовониями, Сын Человеческий давно знает. Нет нужды говорить ей, как другим: «Прощаются тебе грехи твои,» — ибо она уже получила такое прощение. Именно из этой плачущей женщины изгнал Он семерых бесов. И изгнал уже давно: по-видимому, она уже достигла на пути спасения той точки, когда озаренная светом любви душа внезапно открывает все множество своих грехов и постигает их один за другим во всей их мерзости, прослеживает их в самой глубине падшего и оскверненного сердца и теряется перед бесконечным сплетением соблазнов и ответственности.

Магдалина была одержима любовью сильнее, чем семью бесами, и мы никогда не узнаем, как она перешла от одной одержимости к другой, ибо Евангелие молчит об этом. Была ли борьба короткой или длилась долго? Хотелось бы знать, воспользовался ли Господин всякой плоти Своей божественной властью, чтобы смирить ее, или, напротив, предоставил ей свободу и положился на любовь, которая в ответ на Его призыв начинала пробиваться через завалы сора, смывая всю скверну и возвращая утраченный стыд?

И стыд, и скверна нам знакомы. Фарисей же презирал коленопреклоненную плачущую женщину, потому что в глазах безгрешных людей она была неприкасаемой. Все семь бесов Марии Магдалины заключены в одном бесе. Есть только один бес, хотя их и тысячи, и все разновидности зла коренятся в сладострастии, одно упоминание о котором вгоняет в краску святых.

Речь идет не о жалких слабостях, не о проступках, свойственных каждому, не о падениях, которые унижают юношей и покрывают стыдом стариков, но об одержимости, жертвой которой становятся те, кого плоть в полном смысле слова сводит с ума, кто и живет только для того, чтобы искать в плоти некий абсолют. Они действительно одержимы семью бесами, которых мы называем семью смертными грехами.

Прежде всего гордость: падшая женщина до безумия упивается властью над сердцами, возможностью причинять им страдания, вызывать ревность, разлучать любящих. С этой точки зрения — что хуже: женская жестокость или мужское тщеславие? Нам случалось слышать признания, сделанные с самым равнодушным видом: «Он умер из-за меня… Она покончила с собой из-за меня…»

Убийцы. И если не все эти сладострастники пролили кровь взрослых, зато все они в акте, оторванном от его назначения, погубили души, которые могли бы родиться. И они погубили немало тех, кто уже родился.

Страх погибнуть в одиночестве глубоко владеет плотскими людьми. Несметные толпы их, как показывает нам Христос, теснятся и толкаются на широкой дороге погибели, и нет в них случайных людей: все искали и нашли друг друга. Соучастники преступлений и блуда нуждаются друг в друге для своей же погибели. Подобно животным, объединяющимся по видовому признаку, собираются они в группы по своим порокам. Каждый отдельный порок поднимает свое знамя над группой своих приверженцев.

День Суда застигнет их вместе, и не придется созывать их звуками трубы со всех концов земли: эти темные гроздья уже совсем созрели, черному ангелу останется лишь собрать урожай.

Хотя их, как цемент, соединяет общий порох, но зависть, ревность и ненависть вырывают между ними пропасть. Их безумие только тогда позволяет им чувствовать себя победителями, когда они друг другу причиняют страдания.

Мелкие бесы вьются вокруг этого злобного, смертоносного сладострастия. Чревоугодие, над которым обычно подтрунивают, было, должно быть, у Марии Магдалины, как и у всех великих грешников, не мимолетной прихотью сластолюбия, а стремлением к блаженству длительной разрядки. Женщина, которой, казалось бы, спиртное должно быть отвратительно, поглощает его с жадностью, как губка… И вдруг засыпают последние хранители души, исчезает стыд, меркнет память о любимых. Одна за другой рушатся преграды; алкоголь и наркотики открывают перед своими приверженцами вход в царство тьмы.

Несомненно, Мария Магдалина и есть та грешница со спутанными волосами, ибо она была избавлена от семи бесов. И мы пытаемся представить себе это чудо: ее переход из одного мира в другой. «Какой была и какой стала!» — восклицает Боссюэ. Возможно, в действительности все произошло совсем просто. Внешние действия Христа, о которых можно рассказывать, ничто по сравнению с тем, что совершает Он в глубине сердец. Сын Человеческий уже тогда жил и действовал так, как живет и действует незримый Христос. История Марии Магдалины разыгралась, или могла бы разыграться, внутри нас. Наше собственное освобождение или наше порабощение помогают представить, чем стало освобождение для этой одержимой.

Ибо речь шла действительно об одержимости: «Мария, называемая Магдалиной, из которой вышли семь бесов». Эта распутная женщина была бесноватой. Но разве сладострастие не такой же грех, как прочие? И нет ли в этой неспособности исцелиться, на которую жалуются даже тянущиеся к Богу грешники, в постоянном возвращении на свою блевотину — признака не обычного искушения, а некоего наваждения — наваждения, овладевающего и отдельной личностью и даже целым родом?