Франсуа Мориак - Жизнь Иисуса

Они лежали, распростершись на земле, пока их не коснулась чья-то рука. Иисус был один — с обычным лицом, в обычном хитоне. С равнины доносились привычные звуки. Но они сочли, что сами навсегда изменились. Однако Петр вспомнит сияние этого Лика после отречения, когда закованный цепями Сын Человеческий повернет к нему измученное лицо. Вспомнит это и Иоанн, когда будет стоять у подножия Креста не отрывая глаз от поникшей головы в крови и гное.

Спускаясь в долину, Иисус велел до Его воскресения никому не говорить о виденном. Итак, не теряя времени, Он решил воспользоваться тем, что вера их окрепла, и поговорить с ними о Своей смерти. Три ученика вновь смутились: на ум им приходили сохранившиеся в памяти отрывки из Писаний:

— Книжники говорят, что Илии надлежит прийти прежде…

Когда Иисус ответил, что Илия уже приходил, они поняли, что Он имеет в виду Иоанна Крестителя:

— Книжники поступили с ним, как хотели. Так и Сын Человеческий пострадает от них.

Как медлительны они в вере! Как противится их природа Божественной благодати! Природа иудеев… Им хочется завоевывать успех, одерживать победы над врагом, собирать горящие угли на Его голову. Нужно было укрепить их веру, и Господь снова терпеливо берется за дело.

На следующий день после Преображения к Нему присоединились остальные ученики, смущенные тем, что они не смогли исцелить лунатика. Он тут же объяснил им: «По неверию вашему…» и добавил:

— Если будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе: перейди отсюда туда — то она перейдет…

Вновь Он принуждает их смотреть на то, чего они не хотят видеть, ставит их перед тем, что они отвергают:

— Сын Человеческий предан будет в руки грешников, и убьют Его; и в третий день воскреснет.

Кто осмелится возразить? Все помнят Его недавнюю гневную отповедь Петру. Они молчат, втайне противясь, и им вовсе не легче от обещания Воскресения: это слово ничего не говорит их уму.

Подходя к Капернауму, они уже забыли об этих мрачных пророчествах и ухватились за ребяческую надежду: они обретут величие, власть, славу. Но не все в равной мере! Среди них не раз вспыхивали тайные споры, порожденные ревностью, — особенно, когда малое стадо оказывалось чуть поодаль от Учителя. Но вдруг раздался нетерпеливый, грозный голос:

— О чем беседуете вы?

Лгать бессмысленно. Все знали, что Господь спрашивает для виду, любое их слово Ему известно. Тем не менее никто не осмеливается признаться, что они спорили о том, кто из них больше…

Иисус молчал, пока они не достигли Капернаума и не вошли в дом (очевидно, это был дом Петра). Усевшись вокруг Него, они опустили головы, пережидая гнев этого Агнца, который иногда мог впасть и в ярость. Но с той лаской в голосе, которой они сейчас не ждали и которая не переставала волновать их даже после трех лет общения с Ним, Иисус сказал:

— Кто хочет быть первым — будь из всех последним и всем слугою.

Он решил пока не говорить с ними больше о Кресте и только сказал им, что Своим возлюбленным Он предназначает последнее место; эти слова вновь разрушили их мечты о могуществе. И так как они отвернули от Него свои нахмуренные лбы и отвратили маловерные сердца, Господь протянул руку к одному из детей, которые вошли следом и окружили Его, и привлек ребенка к Своим коленям:

— Если не будете, как эти малые дети, не войдете в Царствие Божие.

Затем добавил:

— Итак, кто умалится, как это дитя…

Этого ребенка Он позвал не случайно, а выбрал его среди других. Зачем рассуждать о детстве? Детства нет: есть дети. Действительно, многие, едва появившись на свет, уже похожи на мутные воды, их порочность дает знать о себе с первого лепета. Но есть и множество других — они обладают той чистотой и прозрачностью, в которой отражается склоненный над ними святой лик Христа. Еще одного безумия требует Он от взрослого человека: вернуться к детской доверчивости, которая не ведает зла. Он хочет этого от нас, полных скверны, познавших зло и зло творивших. Но действительно, то детство, которое особенно любит Бог, является победой над всеми мерзостями жизни, когда девственная земля шаг за шагом отвоевывается у наступающих страстей и неустанного вожделения. Такое детство — это победа, завоевание зрелости. Ведь как бы ни был чистосердечен ребенок, на которого смотрел Иисус, в нем в зародыше уже жили все преступления, которые он совершит позднее.

— Кто примет одного из таких детей во имя Мое, тот принимает Меня; а кто Меня примет, тот не Меня принимает, но Пославшего Меня.

Иоанн как наиболее любимый из учеников и потому чувствующий себя свободнее прервал Иисуса: значит, неважно, кто во имя Его принимает детей или изгоняет бесов Его именем? Но ведь еще вчера они запретили одному человеку изгонять бесов именем Иисуса.

Господь тут же упрекнул их: Он не хочет быть узником Своих последователей. Благодать Его ни в ком не нуждается. А сегодня сколько еще священников подменяют собой Божественную благодать! Господь все еще не отпускал ребенка и продолжал смотреть на него с такой грустью, что, возможно, тот испугался и захотел убежать.

— Кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему жерновный камень на шею и бросили его в море.

Слова эти скорее утешают, чем пугают: значит, чистота малого ребенка бесценна, и свойство это неотторжимо, что бы с ним ни случилось в пору страстей. Страшное преступление — осквернить чистосердечного свидетеля, который всем нам понадобится в день Страшного суда: того ребенка, которым мы были.

Здесь Сын Человеческий вводит нас в тайну Своего суда. И Царство Его и действующее в нем правосудие, — не от мира сего. То, что заслуживает смерти или, вернее, вечных мук, в глазах мира кажется делом законным или, по крайней мере, не заслуживающим внимания.

Мир! Иисус не может думать о нем без содрогания. Отодвинув дитя, Он восклицает:

— Горе миру от соблазнов: ибо надобно прийти соблазнам, но горе тому человеку, через которого соблазн приходит.

На протяжении веков погрязший в соблазнах мир равнодушно внимает проклятиям этого Иудея и смеется про себя над Его угрозами. Он не боится быть «осоленным огнем» (именно это выражение употребляет Иисус). Мир не верит в такой огонь, в котором тело человека горит, не сгорая, в вечных муках. Огненная геенна, приводившая в трепет стольких людей с тех пор, как Сын Человеческий так убедительно описал ее ужасы, это пламя, в котором не умирает даже трупный червь, — карает не только за то, что по человеческим законам считается тяжким преступлением. Это справедливое возмездие за духовное осквернение, за растление юных сердец, расплата за убиенные души. Миру, который развращает детство, разжигает и утоляет страсти, миру, который обожествляет каждое вожделение, Иисус противопоставляет иной, почти сверхчеловеческий закон чистоты и придает абсолютную ценность целомудрию, единству сердца и плоти. Никаких послаблений: лучше отсечь часть тела, которая соблазняет нас, чем обречь себя на вечный огонь: «Ибо каждый будет гореть в огне»…