Франсуа Мориак - Жизнь Иисуса

Может быть, Он увидал, как вспыхнула жестокость в глазах иудеев, уже готовых вершить скорый суд? Он спохватился: нет! Не дело праведных разжигать на земле огонь и бросать туда нечестивых! Нам следует подражать непреклонности Бога, который зажег эту геенну, но тем не менее пришел умереть, чтобы нас от нее спасти. Иисус заранее устанавливает четкие границы, в которых можно будет воздействовать на согрешающего брата: сперва предостережение, затем порицание в присутствии двоих или троих… И только если согрешивший будет упорствовать, Церковь приравняет его к язычникам. Как Он не доверяет этим жестоким иудеям! Иисус велит им прощать не до семи раз, но до седмижды семидесяти и рассказывает притчу о заимодавце и должнике: один царь простил слуге долг в десять тысяч талантов; раб же тот, выйдя из дворца, схватил и начал душить одного из своих товарищей, который должен был ему сто динариев, и посадил его в темницу. Тогда царь жестоко наказал раба, который не сжалился над своим должником, как сжалились над ним.

Так самые страшные угрозы Господа каким-то образом всякий раз заканчиваются словами милосердия. Каждое проклятие приводит к тайне любви, которую Ему приходится скрывать за огненной завесой, чтобы свои же не стали ею злоупотреблять.

Пришла сухая осень, поспевал виноград. В виноградниках ставили шалаши из веток, так называемые кущи, откуда можно было стеречь урожай. Иисус отправился с Двенадцатью в Иерусалим на праздник Кущей. Те несколько недель, что Он втайне трудился над их душами, Христос избегал толпы, и потому маленькая группка не увеличивалась. Но один Учитель знал счет сердцам, которых Он тщетно жаждал и которые отвергли Его. Их полным полно в домах Капернаума, Хоразина, Вифсаиды, как будто Христос никогда не проходил через эти города. Все, что Он совершил, совершено напрасно. Время, которое им было отпущено, истекло: Сын Человеческий отправляется в Иерусалим и больше не вернется, во всяком случае — во плоти. Итак, то, что Он пришел спасти, спасено не будет. Иисус бросит в лицо городам, которых не покорил, вопль сердца, знающего, что дело проиграно (насколько может быть проиграно дело Божие). Любовь, жившая рядом с ними, встает и уходит. Какая тайна заключена в дарованной творению власти отвергать желание Бога! Любовь, должно быть, потерпела там страшное поражение, ибо Сын Человеческий не сдержался и предал этот берег такому проклятию, что от Вифсаиды не осталось и следа. Он, кому ведомы все тайны, не может прийти в Себя от такого отвержения и в горе произносит страшные слова.

Горе тебе, Хоразин! Горе тебе, Вифсаида! Если бы в Тире и Сидоне явлены были силы, явленные в вас, то давно бы они во вретище и пепле покаялись. Но говорю вам: Тиру и Сидону отраднее будет в день суда, нежели вам. И ты, Капернаум, до неба вознесшийся, до ада низвергнешься; ибо если бы в Содоме явлены были силы, явленные в тебе, то он оставался бы до сего дня. Но говорю вам, что земле Содомской отраднее будет в день суда, нежели тебе!

Вспышка гнева проходит, и Сын Человеческий вновь возвращается к тайне Своего существования. Ему не нужно избегать гнева той плоти и крови, в которые Он облекся, чтобы укрыться в недосягаемом покое Отца.

— Славлю тебя, Отче, Господи неба и земли, что Ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл то младенцам; Ей, Отче! Ибо таково было Твое благоволение.

Его укрепляет и утешает сознание этого невыразимого союза. Радость Троицы звучит в словах, которые слушавшие Его бедные люди запомнили, но, как и многое другое, не поняли. Однако они врезались в их память — возможно, потому, что радость зазвучала в Его голосе сразу после леденящих сердце проклятий.

Сын Человеческий погружается в глубины собственного покоя. Он отвратил взор от Капернаума и Хоразина, от которых сегодня остались лишь груды камней. Маленькая кучка людей бредет в молчании. Некоторых удручают мысли о геенне огненной: какой человек может устоять перед соблазнами? Они ищут в памяти имена своих забытых жертв. Все любили Вифсаиду, которая только что была предана проклятию. Многих вдруг охватывает отчаяние: к чему такие усилия, если все кончится вечным огнем и разрушением их земной родины? Но внезапно раздается тот же голос, только что полный гнева, а сейчас нежный:

— Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас.

— Господи, мы устали от наших падений и измен. Такое бремя мы не в силах больше нести…

— Возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня: ибо Я кроток и смирен сердцем; и найдете покой душам вашим. Ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко.

Да, их смутили проклятия и нашептывания Искариота: «Что за ненужная горячность! Что за бессмысленный гнев!» Но этот исполненный нежности призыв вызвал у них почти физическое ощущение: они причастны к тайне уничиженного Бога! Они знают сладостность этого ига. Они больше ничего не боятся. Что им Вифсаида, что им Хоразин? Их единственное отечество — это Христос. Для них нет иного царства. Напрасно пытался Он напугать их; Его любовь выдает себя на каждом шагу. «Придите ко Мне все труждающиеся…»

Обычно забывают про шумную и надоедливую семью Христа, втайне относившуюся к нему враждебно. Его назаретская родня слышала Его проклятия прибрежным городам и говорила Ему: «Выйди отсюда и пойди в Иудею. Ибо никто не делает чего-нибудь втайне; и ищет сам быть известным. Если Ты творишь такие дела, то яви Себя миру».

Но Иисус не хотел идти в Иерусалим с родными по крови, которые не верили в Него, однако надеялись извлечь некоторую пользу из своего родства. Как и Иуду, их, конечно, терзали сомнения и алчность. Они знали, что Учителю опасно идти в Иерусалим, но с этим не считались: сами-то они ничем не рисковали. Эта лицемерная, докучливая и трусливая родня внушала Христу ужас. Он говорил им:

— Вас мир не может ненавидеть, а Меня ненавидит; потому что Я свидетельствую о нем, что дела его злы. Вы пойдите на праздник сей, а Я еще не пойду, потому что Мое время еще не исполнилось.

Он дал им уйти, сделав вид, что остается. Но затем Иисус отправился в путь. Это не было сиюминутным решением, Его последнее путешествие было предрешено от века: «Когда же приближались дни взятия Его, Он восхотел идти в Иерусалим»… Все предусмотрено заранее: каждый день и каждый час. Время Его настало, и ни на мгновение дольше Он не смог бы остаться, чтобы произнести хоть единое слово ради спасения проклятых городов.

В этот переломный момент Своей земной жизни Сыну Человеческому хотелось побыть одному. Как Он ни любил их, но Ему, должно быть, нелегко было всегда водить за Собой одиннадцать ничего не понимающих с полуслова учеников и хитрого и неумного предателя. Если бы Он мог остаться с одним Иоанном… И действительно, из текста, по-видимому, следует, что с Ним был сын Зеведеев. Остальных Он послал вперед приготовить Ему путь.