Франсуа Мориак - Жизнь Иисуса

— Я никакой вины не нахожу в Нем. Есть же у вас обычай, чтобы я одного отпускал вам на Пасху: хотите ли, отпущу вам Царя Иудейского?

В шутку ли он назвал так Иисуса, или нет, но это было явно неуместно! Книжники и первосвященники вышли из себя и требовали от народа, чтобы он просил отпустить разбойника Варраву. Толпа единодушно закричала:

— Варраву! Варраву!

Пилат отступил, не теряя все же надежды спасти Невинного от разъяренной толпы. Ничего лучше не придумав, он с чисто латинской гибкостью решается на жестокий ход: довести этого Человека до такой степени унижения и убожества, чтобы никто не мог принять всерьез Его смехотворные притязания на царство. Для этого надо было вырвать Его у этой волчьей стаи и отдать в руки своих воинов. Он знал, как они справляются с такими делами: побывав в их руках, Царь Иудейский обезоружит не только членов Синедриона — Он вызовет жалость даже у бессердечных первосвященников.

Итак, воины повели Иисуса к себе; они собирались хорошенько позабавиться. У них были плети со свинцовыми наконечниками. Все наши поцелуи и объятия, распутство тел, сотворенных для того, чтобы быть жилищем Любви, осквернение плоти, все преступления не только против Божественной благодати, но и против природы, все это Сын Человеческий берет на себя. Кровь, которая заливает Его тело, становится первой багряницей, на которую воины набросят другую, из ткани, и она прилипнет к живому мясу. На земле лежат связки терновника, приготовленные для растопки. «Подождите, я сделаю венец этому Царю! Послушай, сунь Ему в лапу трость… Радуйся, Царь Иудейский!» И они, подталкивая друг друга, становились на колени и били кулаками по лицу, которое уже превратилось в сплошную рану.

Когда римлянин увидел, что стало с Иисусом, он успокоился: да, воины хорошо справились с задачей: вид горе-пророка должен пристыдить тех, кто привел Его сюда. Он захотел сам ввести их в курс дела (с видом, который означал: «Сейчас вы кое-что увидите!»).

— Вот, я вывожу Его к вам, чтобы вы знали, что я не нахожу в Нем никакой вины.

Он ушел за Иисусом и появился перед народом, подталкивая перед собой какое-то чучело, наряженное в красные лохмотья, на голову Его была водружена шапка из терновника, лицо представляло собой маску из плевков, гноя и крови с влипшими туда прядями волос.

— Вот — Человек!

Они не пали на колени. Где же были те, кого Он исцелил от проказы, избавил от бесов, где были слепцы, которым Он вернул зрение? Многие из уверовавших в Него, вопреки всему еще сохранившие надежду, потеряли последние остатки веры, увидев это человеческое отребье. А! Пусть Он будет сметен с лица земли! Пусть исчезнет! И мы верили в это вот? Какой позор!

Крик огромной толпы: «Распни Его!» — привел прокуратора в замешательство. Он попытался перекричать их: «Но Он невиновен!» Тогда из толпы вышел первосвященник. Воцарилась глубокая тишина, так как он говорил от имени всех:

— Мы имеем Закон, и по Закону нашему Он должен умереть, потому что сделал Себя Сыном Божиим.

Пилат смутился. Сын Божий — что бы это значило? Он вернулся в преторию, велел Иисусу подойти и задал Ему странный вопрос:

— Откуда Ты?

Прокуратор спрашивал не о земном происхождении Иисуса. Несомненно, в этом ошметке человека он чувствовал огромную неподвластную ему силу. Но Иисус молчал.

— Не знаешь ли, что я имею власть распять Тебя и власть имею отпустить Тебя? — вышел из терпения Пилат.

— Ты не имел бы надо Мною никакой власти, если бы не было дано тебе свыше. Посему более греха на том, кто предал Меня тебе.

«С этого времени Пилат искал отпустить Его. Иудеи же кричали: „Если отпустишь Его, ты не друг кесарю. Всякий, делающий себя царем, — противник кесарю!“. Пилат, услышав это, вывел вон Иисуса и сел на судилище, на месте, называемом по-гречески лифостротон, по-еврейски гаввафа (недавно была найдена эта мостовая, которой касались священные ноги Иисуса). Тогда была пятница перед Пасхою и час шестой. И сказал Пилат иудеям: „Вот Царь ваш!“. Но они закричали: „Возьми, возьми, распни Его!“ Пилат говорит им: „Царя ли вашего распну?“ Первосвященники отвечали: „Нет у нас царя, кроме кесаря“».

Их ответ таил угрозу. Пилат понял, что зашел слишком далеко: если он освободит этого несчастного, в Рим полетит донос. И прокуратор нашел способ законным образом снять с себя ответственность: он умыл руки перед народом, тем самым объявив себя невиновным в крови Праведника. Слово было за иудеями. Несчастный народ закричал: «Пусть кровь Его будет на нас и на детях наших». Так было, так остается и поныне, однако проклятие это не вечно: для Израиля сохраняется место одесную Сына Давидова.

Он — добыча, олень, отданный псам на растерзание. Как понесет Он Свой крест, когда Сам еле передвигается? Вместо него крест несет Симон Киринеянин, отец двух учеников — Александра и Руфа. Рядом, волоча такие же столбы, идут два разбойника, ничем не отличающиеся от Бога. Представим крест таким, каким он был на самом деле: он так не похож на тот престол, на который мы возвели Агнца Божиего, вознеся Его над миром! Правда о кресте невыносима, необходимо мужество, чтобы взглянуть ей в лицо. «Первые христиане, — пишет отец Лагранж, — были не в силах изображать распятого Христа, так как они своими глазами видели эти жалкие нагие тела, прикрепленные к грубым столбам с поперечной перекладиной в форме буквы „Т“. Они видели руки и ноги, прибитые гвоздями к виселице, качающиеся головы, тела, обвисавшие под собственной тяжестью. Видели, как собаки, привлеченные запахом крови, пожирают ноги, а коршуны кружат над этой бойней, как обессиленные страданиями, мучимые жаждой распятые призывают смерть нечленораздельными криками. Такой казни подвергались рабы и разбойники. Именно эту казнь претерпел Иисус».

Голгофа находится у самых городских ворот. Достаточно ли было это расстояние, чтобы Иисус мог трижды упасть, как о том говорит предание? Короток путь, по которому воины тащат Иисуса, теснимого толпой. Возможно, Он не видит Марию, но Она здесь. Она пользуется тем, что у Сына Ее и Бога Ее нет больше ни сил, ни голоса, чтобы прогнать Ее; кончилось, наконец, безмолвное уединение с мечом в сердце. Ни один святой не может обнять крест так крепко, как Дева; Она молча участвует в Искуплении. Да, Мать не кричала, Ее не называют среди плачущих женщин, следующих за осужденным. Он же в эти минуты думает о возмездии, которое постигнет Его город и Его народ за Его страдания, и скорбит: «Плачьте о себе и о детях ваших!» Одна рыдающая женщина подошла и отерла Его лицо платком. Евангелисты не называют Веронику. Но она, несомненно, существовала. Могла ли женщина устоять перед желанием отереть это страшное лицо?