Франсуа Мориак - Жизнь Иисуса

Наступили самые страшные минуты. Отдирание ткани, прилипшей к ранам, удары молотка по гвоздям, поднятие креста, тело, провисающее всей своей тяжестью, жажда, утоляемая уксусом, смирной и желчью, и позорная нагота выставленного напоказ жалкого тела… О, вместилище Святых Даров! Палачи делают свое дело — и ничего более. Иисус молится за них, ибо они не ведают, что творят. Но нет конца ненависти книжников и первосвященников. Они все еще здесь, перед этой живой раной — смеются, качают головами, издеваются, торжествуют: «Других спасал, а Себя Самого не может спасти! — Сойди с креста, и мы уверуем в Тебя! Если Ты Царь Израилев, спаси Самого Себя!»

Одно омрачает их радость: надпись, которую Пилат укрепил на перекладине креста: «Это Царь Иудейский». Они пытаются уговорить прокуратора внести исправление: «Он говорил: Я Царь Иудейский». Но терпение Пилата кончилось, может быть, у него тяжело на душе. Он холодно выпроваживает их, говоря: «Что я написал, то написал».

Около виселицы, совсем невысоко подымающейся над землей, гудит толпа. Осужденный висит так низко, что плевки и сейчас попадают в Него. Толпа продолжает издеваться: «Разрушающий Храм и в три дня созидающий! Спаси Себя Самого!».

Пусть спасет Самого Себя, и они тут же уверуют в Него. Те, кого Он любит, сгрудились вокруг, охраняя выставленное напоказ тело, прикрывая своей любовью его наготу — наготу слишком окровавленную и страдающую, чтобы оскорбить чей-то взор. Сквозь кровь и гной Он видит отражение Своих страданий на дорогих Ему лицах: Марии, Матери Его, Марии Магдалины и Марии Клеоповой, сестры Матери Его. Иоанн, наверное, стоял, закрыв глаза. Но вот поразительный эпизод, последнее приобретение невинной и распятой Любви, о котором сообщает только евангелист Лука: «Один из повешенных злодеев злословил Его и говорил: если Ты Христос, спаси Себя и нас. Другой же, напротив, унимал его и говорил: или ты не боишься Бога, когда и сам осужден на то же? И мы осуждены справедливо, потому что достойное по нашим делам приняли, а Он ничего худого не сделал». Едва он это сказал, как ему была дарована безграничная благодать: вера в то, что этот Казнимый, этот жалкий ублюдок, которым и собаки теперь побрезгуют, и есть Христос, Сын Божий, Творец жизни, Небесный Царь. И он говорит Иисусу:

— Помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твое!

— Истинно говорю тебе: ныне же будешь со Мной в раю.

Одно движение чистой любви — и всей преступной жизни как не бывало. Добрый разбойник, святой работник последнего часа, даруй нам свою безумную надежду.

Жестоко страдая, Иисус обнимает взглядом двух людей, которых Он более всего любил в этом мире, и вверяет их друг другу: «Жена, вот сын Твой — вот Матерь твоя…» — и наша Матерь навек. С того момента Мария и Иоанн не разлучались. Внезапно раздался неожиданный душераздирающий вопль, который все еще леденит наши сердца:

— Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?

Это первый стих 21-го псалма, того псалма, которым Христос жил на пороге смерти. Да, мы глубоко верим в то, что Сыну нужно было пройти и через этот ужас: оставленность Отцом. Но так же верно и то, что мысли Умирающего были прикованы к псалму, стихи которого — шестой, седьмой и восьмой — в этот момент исполнялись буквально: «Я же червь, а не человек, поношение у людей и презрение в народе. Все видящие меня ругаются надо мною; говорят устами, кивая головою: он уповал на Господа — пусть избавит его; пусть спасет, если он угоден Ему. Пронзили руки мои и ноги. Делят ризы мои между собою, и об одежде моей бросают жребий ».

Все это исполнилось: и о цельнотканом хитоне Его бросали жребий. Умирающий Христос Сам исполняет предсказанное. И делает это из последних сил. Но чувство богооставленности не покидает Его с Гефсиманского сада. Должно быть, не раз за три мучительных года вырывались из Его уст эти первые слова псалма! Так мы в часы усталости или страдания, вздыхая, говорим себе: «Боже мой! »Удивительно, что воины, услышав вопль: «Или! Или! »(Боже! Боже!), думают, что Он зовет Илию, и говорят: «Илию зовет! Посмотрим, придет ли Илия спасти Его… »Значит, в этих простых стражниках оставалось немного веры… Тем временем умирающий в муках Человек исполняет Свою роль стих за стихом. Он говорит: «Жажду! »К Его устам подносят губку, пропитанную уксусом. Но в этом не было злого умысла. Уксусом пользовались воины, по-видимому, это был род кислого вина. Иисус произнес:

— Свершилось.

«И преклонив голову, предал дух». Но прежде чем Он издал этот громкий таинственный возглас, один сотник, ударив себя в грудь, сказал: «Истинно Человек этот был Сын Божий…» Слова здесь излишни. Если Творцу угодно, достаточно и одного вопля, чтобы создание признало Его.

Ничего не осталось от трех лет безвестных усилий, кроме трех казненных тел у входа в город под грозовым небом темного весеннего дня.

Зрелище это было привычным: тела преступников в назидание оставляли у городских ворот на всеобщее обозрение и на растерзание зверям. Но перед Пасхой трупы казненных нужно было убрать. По просьбе иудеев и по приказу Пилата воины прикончили двух разбойников, перебив им голени. Так как Иисус был уже мертв, они ограничились ударом копья в сердце. Иоанн, который, возможно, стоял, прижавшись головой к растерзанному телу, увидел, как из открытой раны полилась кровь и вода, и почувствовал, как они текут по нему.

Иосиф Аримафейский — один из тех тайных учеников Иисуса, которые боялись иудеев при Его жизни, — добился у прокуратора разрешения взять тело Господа. Ловкий политик Никодим, тоже из числа боязливых, в этот момент раскрывает себя и появляется открыто со ста литрами алоэ и смирны.

Для робких настало время действовать. Два человека, которые не решались исповедовать Христа при Его жизни и приходили к Нему тайком по ночам, сейчас, когда Он умер, проявляют больше веры и любви, чем те, кто изливался в речах. Ничего им больше не надо, этим честолюбцам и сановникам, раз они потеряли Иисуса. Чего им бояться? Иудеи не могут больше причинить им зла. Теперь у них можно все отнять, потому что они все потеряли, ни к чему им те почести, которыми раньше они так дорожили, потому что умер Иисус.

В саду на склоне Голгофы у Иосифа Аримафейского была новая гробница. Близился праздник, гробница была рядом — и они положили туда тело Господа.

Небо застилали тучи. Возможно, показались мертвые, но об этом вспомнили лишь позже. Скорей представляется весенний вечер, похожий на все весенние вечера, запах теплой влажной земли, усталость и опустошенность, которые я ощущал в детстве, когда со смертью последнего быка пустела арена, как будто моя собственная кровь истекла вместе со всей пролитой кровью. Счеты сведены, дело сделано. Бесполезная отныне ненависть тяготит сердца книжников. В них накапливалась великая печаль их народа. Ее хватит, чтобы долгие века питать эту неудовлетворенность, эту ненасытность. Фарисеев еще беспокоили хлопоты людей вокруг трупа, пусть и обесчещенного. Люди трезвые насмехались над теми, кого увлек Обманщик. Но наступала Пасха, и все разошлись по домам.