Барт Эрман - Иисус до Евангелий. Как обрывочные воспоминания нескольких человек превратились в учение о Господе, покорившее мир

Мессианская тайна – это не исторический факт, а богословие. Она позволяла согласовать мессианство Иисуса с тем фактом, что публично он на сей счет не высказывался. 13Но раз так, историческая ценность Евангелия от Марка сомнительна. Подобно другим евангелиям, оно насыщено богословскими инвенциями.

Но если древнейшее Евангелие – текст во многом богословский, а не исторический, что можно сказать о доевангельских преданиях об Иисусе? Этим вопросом занялась «критика (анализ) форм», особенно в 1920-е годы. Ее представителей интересовали не столько письменные евангелия, сколько стоящие за ними традиции. Попытку переключиться на устные предания начал Карл Людвиг Шмидт, которого затем затмили Мартин Дибелиус и Рудольф Бультман, настоящие суперзвезды библеистики ХХ века. 14

Евангелие от Марка, отмечал Шмидт, можно разбить на смысловые куски: рассказ об исцелении, рассказ об экзорцизме, собрание учений и т. д. В единое целое их увязывает повествовательная канва: допустим, Иисус пошел оттуда-то туда-то, и когда он подходил к такому-то городу, случилось то-то. Но канва, как доказывал Шмидт в своей книге, создана евангелистом.

Но если Марк создал повествовательную канву для рассказов, откуда взялись рассказы? Критика форм доказывала: они не записаны со слов апостолов или слушателей апостолов, а заимствованы из доевангельских устных преданий. Евангелисты – все они, а не только Марк – зафиксировали на письме материалы, которые передавались до них годами и десятилетиями из уст в уста. Стало быть, они не несли полную отсебятину, но и не воспроизводили рассказы очевидцев. Они сплели воедино истории, давно известные в христианских общинах. Мартин Дибелиус видел в этом главную заслугу евангелистов. Евангельские истории – это «жемчужины, нанизанные на нить». Авторы соткали нить, но жемчужины у них уже были.

Ученые вроде Дибелиуса и Бультмана больше интересовались жемчужинами, чем нитью. Они хотели узнать об устных преданиях христианских церквей. Сейчас эти предания доступны лишь в письменном виде, через евангелия. Но если проанализировать евангельские рассказы, можно понять, откуда они взялись и почему обрели ту форму, какую обрели.

Дибелиус и Бультман проводили анализ по-разному, но задачи ставили в конечном счете одинаковые. Идя от текста евангелий к более ранним преданиям, они больше всего изучали две стороны этих преданий: форму (отсюда и термин «критика форм») и «место в жизни» ( нем . Sitz im Leben), то есть жизненные ситуации, которые их сформировали.

Что касается формы, выяснилось, что евангельские материалы многообразны. Есть разные типы рассказов, и каждому свойственна своя форма. Хотя каждый рассказ имеет и свою уникальную специфику, рассказы одного типа следуют одной форме. Скажем, рассказы об исцелениях выстроены так:

• сообщается о болезни какого-то человека;

• он подходит к Иисусу;

• он просит об исцелении;

• Иисус говорит что-то в ответ, а затем исцеляет словом или прикосновением;

• очевидцы изумляются.

Эту базовую канву мы находим снова и снова. Варьируются лишь детали: кто болен, чем болен, что говорит Иисус и т. д.

Есть и рассказы о спорах:

• Иисус или кто-то из апостолов делает что-то (скажем, в субботу);

• еврейские вожди недовольны;

• Иисус в ответ указывает им на ошибку;

• Иисус метко подытоживает свою главную мысль, ставя оппонентов на место.

Опять-таки эта канва повторяется снова и снова.

Мартин Дибелиус и Рудольф Бультман по-разному классифицировали рассказы, но соглашались, что форму определяли устные рассказы и пересказы в ходе устной передачи.

Рассуждая о «месте в жизни», эти ученые больше думали не о конкретных рассказах, а о жанрах/формах. Какие события подтолкнули христианские общины к тому, чтобы передавать притчи, рассказы об исцелениях и спорах? Почему они стабильно наделяли предания теми или иными особенностями? Найдя ответы на подобные вопросы, исследователи рассчитывали воссоздать историю тех значимых лет христианства, которые предшествовали написанию евангелий и от которых почти не осталось письменных источников (за вычетом посланий Павла, которые не описывают историю христианства, а решают проблемы конкретных общин).

Возьмем пример. В каких ситуациях верующие сложили о конфликтах Иисуса с фарисеями рассказы с концовкой в виде метких фраз? Очевидно, в ситуациях, когда евреи-нехристиане ругали их за нарушение еврейских уставов о субботе и т. д. Рассказы показывали, как сам Иисус отвечал на подобные обвинения, и легитимизировали то, что христиане делали десятилетия спустя.

А в каком контексте возникли предания об исцелении Иисусом больных и воскресении мертвых? Очевидно, в ситуациях, когда христиане доказывали, что Иисус есть Сын Божий, явившийся во исполнение пророчества о Мессии-целителе. Иными словами, эти рассказы больше говорят о христианских общинах, чем об Иисусе.

Если помните, в главе 1 мы отмечали, что наши воспоминания ничуть не меньше сообщают о настоящем, чем о прошлом. Ведь что толкает нас возвращаться к прошлому? Его актуальность. И хотя критика форм не ставила вопрос подобным образом, это относится и к ранним христианам, которые из уст в уста передавали рассказы об Иисусе. Они рассказывали о прошлом – делах и словах Иисуса – в свете своего настоящего. И весьма возможно, что по ходу дела возникали «искаженные» воспоминания: как полагала критика форм, не все эти события произошли с историческим Иисусом. Однако они были по-своему ценны. А для людей, которые делились ими, они были не менее реальны, чем воспоминания, укорененные в жизни исторического Иисуса.

Как вы понимаете, и во времена расцвета критики форм (1920-е годы), и впоследствии далеко не все ученые с этим соглашались. 15Куда уж там! Зачастую возражали (и возражают), что сам факт полезности того или иного предания для христианской общины не означает его недостоверности. Многие ученые считали, что критика форм слишком скептична относительно нашей способности найти за устными преданиями об Иисусе реальную историческую фактуру. И все-таки задним числом понятно: критика форм была права в том, что всерьез восприняла некий важный факт. Авторы канонических евангелий писали через 40–65 лет после смерти Иисуса. И не были его спутниками. И не были даже его соотечественниками.

Никто в критической библеистике не думает, что евангелисты все выдумали. Но откуда они взяли свои рассказы? Большей частью – из устной традиции. Ведь еще при жизни Иисуса рассказы о нем рассказывались и пересказывались его учениками. И уж тем более после его смерти. 16Так продолжалось год за годом и десятилетие за десятилетием, прежде чем евангелисты взялись за перо. И надо признать: представители критики форм осознали данный факт, пусть даже их подход к устным традициям столкнулся с нареканиями.