Ричард Смоули - Гностики, катары, масоны, или Запретная вера

Обозначенное таким образом различие достаточно очевидно, но понимали его далеко не всегда. Возможно, даже на самом раннем этапе христианства люди его не осознавали. Вероятно, это была основная причина разногласий между гностиками и протоортодоксальными христианами в первом и втором веках нашей эры. Гностики во главу угла ставили внутреннее озарение; освобождение в час смерти могло казаться им отклонением от подлинной цели духовных поисков. Для протокатоликов же эта забота о гносисе виделась опасным уклонением от того, что они считали единственным важным моментом. Тысячу лет спустя эти противоречия (или взаимное непонимание) продолжали присутствовать. Католики считали катаров опасными еретиками с их акцентируемым консоламентумом — очевидно, бессмысленным, поскольку таинства церкви являли собой все необходимое и достаточное для спасения. Катары же говорили своим последователям, что одного лишь крещения водой недостаточно для подлинного пробуждения.

Еще одним феноменом, ассоциирующимся с катарами, стала l’amour courtois, или куртуазная любовь, прославленная в поэзии трубадуров, средневековых провансальских поэтов, посвящавших свои стихи любовной теме. Эта ассоциация может показаться странной. Не вполне ясно, что могло быть общего у этой версии романтической любви и катаризма, который был настолько непреклонен в своем презрении к мирским вещам. В своей классической работе «Любовь в Западном мире» Дени де Ружмон пишет по этому поводу так:

«С одной стороны, катарская ересь и феномен куртуазной любви развились одновременно в двенадцатом веке, также они совпали и пространственно, обнаружившись на юге Франции. Можно предположить [ sic ] эти два течения совершенно никак не были связаны друг с другом? Не войти им друг с другом ни в какие отношения — было бы самым странно! Но с другой стороны, если мерить иной мерой, то какая может обнаруживаться связь между мрачными катарами, чьи аскетические установления заставляли их избегать всяческих контактов с противоположным полом, и яркими трубадурами, всегда радостными, готовыми к любому безумству, обращавшими любовь, весну, рассвет, цветущие сады и образ Дамы в песню?»

Словосочетание куртуазная любовь должно заставить нас предположить, что оно возникло в аристократических дворах той эпохи [10] «Куртуазная любовь» по-английски — «courtly love». «Этимологическое» значение английского и соответствующего французского словосочетаний — «придворная любовь». Но английское слово «court», как и французское «cour», переводится не только как «двор», но и как «суд». . Но слово «court» ( cour по-французски; прилагательное от него — courtois ) может указывать не на двор короля, а на имевшие место в двенадцатом веке «суды любви», которые издавали установления и выносили решения по «сердечным вопросам». Председательствовали на них высокородные дамы. Элеонора Аквитанская, жена французского короля Людовика VII, а позднее английского короля Генриха II, возглавляла подобный суд. Один такой суд был под началом графини Шампанской. В 1174 году он издал замечательное постановление:

«Мы заявляем и утверждаем., что любовь не может распространять свои права на двух женатых людей. Ведь настоящие влюбленные предоставляют все друг другу обоюдно и свободно, их не понуждают к тому никакие мотивы необходимости, тогда как муж и жена связаны своим долгом подчинять свои воли друг другу и ни в чем друг другу не отказывать.

Да пребудет это судебное решение, вынесенное с великой осторожностью и после совета со многими другими дамами, для вас неизменной и неколебимой истиной».

Эрменгарда, виконтесса Нарбоннская, высказала следующее мнение: «Чувства, существующие у женатой пары, и подлинная любовь, разделяемая любовниками, по своей природе совершенно отличны друг от друга, и источники их коренятся в совершенно разных движениях [души]».

Итак, мы знаем две вещи о куртуазной любви: женщины заложили ее установления, и она не имела ничего общего с браком. По сути, она исключала брак. Третье условие — столь же важное: любовники не должны были иметь сексуальных отношений.

Нельзя сказать, что куртуазная любовь была всегда совершенно свободна от чувственности. В своей классической форме она подразумевала постепенное нарастание интимности, начинавшейся со взгляда, затем следовал переход к беседе с возлюбленной, потом касание ее руки, затем поцелуй. В конце она могла дойти до assais , или «испытания», которое нельзя было назвать вполне целомудренным. Влюбленный мог видеть свою даму обнаженной, обнимать ее и ласкать — такой контакт мог привести к оргазму обоих партнеров. Но настоящее проникновение не допускалось. (Вне всякого сомнения, это правило нарушалось не раз, как это вообще зачастую бывает с правилами.)

Хотя эти факты и вызывают некоторое смущение, они помещают данный любопытный феномен в более резкий фокус. Обязательства между партнерами были сердечного свойства: они определялись свободным образом, а не были результатом контракта, навязанного обществом. Поскольку половые отношения запрещались, эта любовь не могла дать рождение детям. Следовательно, она не угрожала сущностному базису классического брака, строящемуся на следующих принципах: пара обеспечивает стабильный домашний очаг (во всех смыслах этого слова) для своего потомства, женщине гарантируется определенная поддержка со стороны ее мужа, а муж уверен в том, что дети — его собственные. Наконец, в отличие от брака, в котором в Средние века муж главенствовал, в куртуазной любви мужчина по отношению к la dame de ses pensées — «даме своих помыслов» — выступал смиренным просителем. Одно из наставлений трактата четырнадцатого века о куртуазной любви, «De arte amandi» («Об искусстве любви»), увещевает мужчин-любовников: «Всегда относитесь внимательно ко всем повелениям дам».

Но разве может куртуазная любовь быть как-то связана с «мрачными катарами, чьи аскетические установления заставляли их избегать всяческих контактов с противоположным полом», как их определил де Ружмон? Прежде всего куртуазная любовь — это прямая противоположность сексуальной жизни, дозволяемой католической церковью, которая мирилась с сексом лишь как средством произведения на свет потомства (отсюда ее запреты на аборты и контроль за рождаемостью). Как замечает Фредерик Шпигельберг, «католическому подходу, заключающемуся в том, что секс допустим, если существует шанс произведения на свет потомства, — в противном же случае он не допускаем — был противопоставлен прямо противоположный подход манихейских пророков, заявлявших, что секс допустим лишь в том случае, если будут приняты меры по предотвращению возможности появления на свет потомства».