Стивен Бэчелор - Что такое буддизм? Как жить по принципам Будды

Зимний трехмесячный ретрит должен был начаться 19 ноября. Тем вечером я записал: «[Кусан Сыним] очень болен, и неизвестно, сколько времени он еще продержится. Похоже, что с ним случился удар. Вся его левая сторона парализована. Иногда силы возвращаются к нему, но только для того, чтобы вновь его покинуть. Его слабость висит тенью над нашим затвором». 4 декабря нам дали наставление, чтобы мы неделю пели в унисон «Кван Сеум Босал», имя бодхисаттвы сострадания, в надежде, что это может помочь там, где медицина оказалась бессильна. 10 декабря я пошел проведать Кусана Сынима в его покоях. «Его с трудом можно узнать, – написал я в своем дневнике. – Он лежит на полу, его кожа больше не блестит, щеки впали, он не может ходить, говорить или глотать. Я видел только, как он перебирает четки правой рукой и пытается натянуть на себя одеяло, чтобы согреться. Меня очень расстроил этот, возможно, последний в жизни момент, когда я его видел. Я понял, насколько я его ценил. В некотором смысле он был самым ценным учителем, в котором со всей полнотой воплотились те качества, которых недостает мне». Я думаю, теми качествами, которые я тогда имел в виду, были его обыденная, нерационалистическая, точность и простота, его нравственная цельность и полная уверенность в том, что он делал.

Кусан Сыним умер в 18:20 16 декабря. Ему было семьдесят четыре года. «С тех пор, – написал я две недели спустя, – моя жизнь перевернулась так, как я никогда не мог даже предположить». Я никогда никого так не оплакивал прежде. Я не спал несколько дней кряду, пребывая в хрупком состоянии ясности рассудка, прерываемого приступами рыданий, пока в монастыре совершались ритуалы оплакивания тяжелой утраты. Первые три дня его гроб (в форме латинской буквы Ь, подходящей для сидячей медитативной позы, в которую ему помогли сесть, чтобы умереть) стоял на сухом льду, и монахи тихо сидел перед ним днем и ночью, поочередно сменяясь. 20 декабря прошли похороны. Тысячи людей набились в основной внутренний двор, чтобы отдать последний долг. Их дыхание конденсировалось в холодном воздухе. Затем гроб с телом перенесли на украшенных хризантемами искусно сделанных носилках к полю на террасе выше монастыря, где его кремировали, подложив древесный уголь под огромный костер из бревен, который безостановочно горел до рассвета следующего дня.

Когда тлеющие угольки остыли, пепел и фрагменты костей были собраны и отнесены в покои Кусана Сынима, где мы тщательно просеивали их в поисках сарир – маленьких кристалликов, которые считаются знаком духовных достижений, но, скорее всего, являются только естественным следствием сжигания человеческого тела при достаточно высокой температуре в течение длительного времени. Мы насчитали пятьдесят две сариры различного размера и цвета, которые были благоговейно завернуты в красный бархат и помещены в стеклянный сосуд. Затем мы измельчили фрагменты костей кровельной черепицей и засыпали грубый белый порошок в вазу цвета морской волны. На следующий день мы единой колонной отправились на гору Чогье и развеяли останки на месте его бывшей отшельнической хижины. «Дробленые кости, – написал я, – растворились в крошечном облаке, как только я отпустил их из своих вытянутых пальцев. Редкая белая пыль еще мгновение повисела в воздухе, пока ее не унесло навеки порывом ветра».

После смерти Кусана Сынима возникло ощущение, будто свет покинул Сунгвангса. Никто, казалось, не понимал, какие мрачные, сбивающие с толку последствия его отсутствие будет оказывать на весь монастырь. Он не мог назначить преемника, и никто из монахов как будто не знал, кто займет его место мастера дзэн. В конце зимнего ретрита нам возвестили, что его заменит Иль Гэк Сыним, пожилой монах, который подходил на эту роль, потому что он был самым старшим членом в монашеском «семействе». В прошлом Иль Гэк был настоятелем небольшого храма в Мокпхо на южном побережье и редко бывал в Сунгвангса, никто из иностранных монахов или монахинь не знал его. Когда мы пришли для получения инструкций в покои мастера дзэн, этот добрый, внимательный человек сидел за столом Кусана Сынима. Он не был плохим учителем, но он не был Кусаном. Некоторые из корейских монахов, которых мы знали с «былых времен», начали покидать монастырь. Наша небольшая компания иностранцев также начала проявлять беспокойство. Чтобы сохранить связь с прошлым, Сонгиль и меня попросили остаться на следующий год, чтобы было легче приспособиться к переходу к новому режиму.

Мы знали, что остаемся в Сунгвангса из чувства благодарности и долга, а не желания обучаться дзэну под руководством Иль Гэк Сынима. Мы также понимали, что в какой-то момент должны будем или выбрать нашу любовь друг к другу и вернуться к мирской совместной жизни, или остаться верными нашим обетам и отправиться куда-то еще, чтобы дальше продолжать монашеские практики. Решение остаться еще на один год давало нам время на раздумье. После месяца или двух мучительных сомнений мы решили оставить монастырь следующей зимой и пожениться. Тут же у нас естественно возникли другие тревожные вопросы: где и на что мы будем жить?

Позже той весной я получил письмо от моего американского друга Роджера Уилера, бывшего монаха, которого я знал по жизни в Тхарпа Чолинг в Швейцарии. Роджер сообщил мне, что недавно присоединился к буддийскому сообществу мирян в Девоне в Англии, которое было основано в прошлом году группой адептов медитации Випассаны. Роджер не подозревал, что я собираюсь снять свой сан, я же был заинтригован идеей присоединиться вместе с Сонгиль к такому сообществу. Затем я получил другое письмо, на сей раз из Ле Мон-Пелерин, в котором сообщалось, что у геше Рабтена был обнаружен рак и он тяжело болел. Я решил поспешить в Европу, а потом вернуться в Корею как раз к летнему ретриту.

Я прилетел в Лондон, провел несколько дней с матерью в Шропшире, затем сел в поезд до Девона. Община, в которой жил Роджер, располагалась на верхнем этаже Шарпхэм Хауса, особняка в стиле Палладио, выходящего на реку Дарт близ города Тотнес, известного в

Англии центра «альтернативного» жилья. В то время в общине было только пять человек, и они искали других желающих присоединиться к ним. Я встретился с Морисом Эшем, владельцем дома и соучредителем (вместе с его женой Рут) Фонда Шарпхэм, благотворительного просветительского общества, которое содержало общину. Меня воодушевил его дзэнский идеал сельской жизни, основанной на простоте и медитации; которая обеспечивала программа лекций, семинаров и коротких ретритов для всех, кто живет в близлежащих городах и деревнях. Ничего не было решено, но я покинул Шарпхэм увереный, что, если мы захотим присоединиться к общине, нам будут только рады.