Стивен Бэчелор - Что такое буддизм? Как жить по принципам Будды

Я уехал из Дхарамсалы в Швейцарию осенью 1975 года. С собой я взял прах Фреда в консервной банке из-под сухого молока «Амул», который я передал вместе с тибетской тханкой (живописный свиток) его безутешному и недоумевающему отцу. Когда я пытался утешить этого скромного человека, объясняя ему некоторые из буддийских идей, которые разделял его сын, я чувствовал, какими странными и бессмысленными должны были быть для него мои слова. Для г-на Варли единственным утешением было только то, что Фред оставил ему внука. Когда Фред умер, его подруга, жившая отдельно, была на пятом месяце беременности. Ребенок родился 19 августа, незадолго до того, как я покинул Индию. Вновь увидеть Дхарамсалу мне доведется только через восемнадцать лет.

Я снова приехал в Маклеод Гандж 12 марта 1993 года, чтобы присутствовать на четырехдневной встрече западных буддийских учителей с Далай-ламой. Мне было тридцать девять лет, и я жил в Шарпхэме. Нас было двадцать два человека, мы представляли тибетские, дзэнские и тхеравадинские школы буддизма. Некоторые были монахами или носителями каких-то других религиозных титулов; другие, как Мартина и я, были мирянами. Всех нас связывало то, что мы посвящали все свое время преподаванию буддизма в Европе или Америке. Кто-то публиковал книги. Кто-то основывал или руководил буддийскими центрами и общинами. Тем не менее, принцип отбора участников был довольно странным. Многие из широко распространенных буддийских школ вообще не были представлены. Со своей стороны Далай-лама также пригласил несколько видных тибетских лам, но присутствовали только три довольно загадочные фигуры.

Многое изменилось с тех пор, как я в последний раз был в Маклеод Гандж. Идиллическая индийская горная деревушка превратилась в перенаселенный, грязный городок («Полный навоза Гандж», [Muck Load Ganj [9] ], по выражению одного индийского остряка). Широкая главная улица была сужена вдвое с обеих сторон магазинами, торгующими тибетскими безделушками, поэтому джипы, грузовики, такси марки Марути Судзуки, мотоциклы и пешеходы еле втискивались в две узкие полосы движения. Мы поселились в многоэтажном железобетонном отеле под названием «Курорты Сурьи», ненадежно взгромоздившемся на склоне горы, на краю деревни, которым управляли предприимчивые индийцы. С тех пор, как я последний раз был в Индии, здесь широко распространились полиэтиленовые пакеты и пластиковые бутылки, и теперь весь этот мусор лежал толстым слоем внизу склона.

Далай-ламе было пятьдесят восемь. С тех пор, как его наградили Нобелевской премией мира в 1989 году, он быстро превращался во всемирно известную духовную суперзвезду. Это означало, что он проводил всё меньше и меньше времени в Дхарамсале, путешествуя по всему миру, преподавая буддизм и непрерывно проводя кампанию в защиту прав и свобод своего народа в Тибете. Китайские власти оставались непреклонными. Широкая поддержка Далай-ламы в западных средствах массовой информации и отдельные сочувственные высказывания мировых лидеров не оказывали никакого ощутимого влияния на ситуацию в Тибете.

Вернувшись в Маклеод Гандж, я понял, что буддизм тоже, так или иначе, потерял свою наивную простоту. За прошедшие двадцать лет со времени моего первого приезда сюда буддийские центры, общины и издательства возникли и распространились по всей Европе, Америке и Австралии. Это случилось в значительной степени благодаря усилиям западных жителей, которые возвратились домой после своих духовных поисков в Азии и начали приглашать своих буддийских учителей к себе на родину, где они могли основывать свои центры. Популярность буддизма неуклонно росла. Он больше не воспринимался как странное духовное времяпрепровождение престарелых хиппи, но с помощью энтузиастов встраивался в западную массовую культуру. Неизбежно буддизм также становился и более институциализированным. В очень короткое время буддийские круги расширили сферы влияния и обрели богатых благотворителей. Горючая смесь из «пробужденных мастеров», преданных учеников и грандиозных духовных чаяний легко может привести к сектантству и злоупотреблению властью. Это были ключевые вопросы, с которыми мы прибыли в Дхарамсалу, чтобы обсудить их лично с Далай-ламой.

После двух дней подготовки нас проводили в холодное помещение с высоким потолком во дворце, где должна была пройти первая из восьми двухчасовых встреч с Далай-ламой. Мы подготовили много тем для обсуждения: адаптация буддизма на Западе, традиция против культуры, сектантство, психотерапия, монашество и миряне и старая, но по-прежнему острая проблема сексуальных отношений между учителями и учениками.

Обсуждения на первой встрече проходили в атмосфере общей неловкости, никто понятия не имел, к чему все это и чего можно ожидать. Слушая наши краткие выступления, Далай-лама источал почти неисчерпаемую энергию, с легкостью переходя от напряженных внутренних размышлений к безудержному смеху. Его лицо сияло такой теплотой и открытостью, что было трудно отвести от него глаза. Когда его что-то волновало, его голос становился высоким, почти срывающимся на крик, и стаккато отрывистых английских слогов переходило в поток тибетских слов; его руки разрубали воздух, когда он приводил доводы. Затем он прерывался – затихал, – усмехался и озарял улыбкой своего собеседника: «Да? Хорошо. И далее?»

Когда подошла моя очередь, я изложил Далай-ламе краткую историю буддизма, чтобы показать, как в течение долгого времени он отвечал на потребности различных азиатских культур, но при этом сам преображался благодаря взаимодействию с ними. Это казалось мне настолько очевидным, что я боялся, что моя презентация могла быть слишком упрощенной. Все же, к моему удивлению, Далай-лама слушал с немного озадаченным видом на лице, как если бы моя идея была нова и довольно сомнительна. Он попросил несколько конкретных примеров. Я предложил ему обратить внимание на то, что на японских изображениях Будда выглядит японцем, в то время как в Тибете он похож на тибетца. Он развернулся и указал на тибетскую тханку позади него: «Но посмотрите на этого Будду: он индиец». Я не нашелся, что ответить. Будда, на которого он указал, походил на индийца, как выразилась позже Мартина, не больше, чем ее тётё – ее восьмидесятичетырехлетняя бабуля, жившая в Бордо.