Искупление через грех

Спиритуалистическая мораль этих пневматиков одержима революционным порывом и она не останавливается перед осуществлением своих идей в форме конкретного действия. Доктрина имморализма недвусмысленно отвергает все традиционные нормы поведения человека, предается ощущению полной свободы и видит в своей способности воспринять вседозволенность доказательство собственной правоты… Эта идея полностью зиждится на концепции пневмы как особого духа, дарованного в качестве привилегии свыше новому типу людей, не подвластных более тем обязательствам и стандартам, которые господствовали в тварном мире до настоящего времени. В отличии от обычного человека, психика, пневматик свободен от любых предписаний нравственного и религиозного закона… ничем не ограниченное поведение ему не просто дозволено - оно является позитивной реализацией этой свободы. Ее использование сопровождается анархическими проявлениями и кризисом переходного состояния. Нигилизм «междуцарствия» заполняет период беззакония – между двумя законоустроениями, старым и новым, - с помощью произвола «я», стяжавшего вседозволенность и дерзнувшего освятить грех. Эта тотальная анархия принимала особое направление через враждебную реакцию чувства в отношении господствующих законов жизни, через потребность определить себя ясным образом в сравнении с прочими представителями человеческого рода и, наконец, через бунтарскую идею вызова «божественным» силам, правящим в этом мире и охраняющим старые нормы морали… Здесь присутствует и еще один, дополнительный, мотив: отказ от всех обязательств, в котором, помимо обиды на «управителей», есть провозглашение бунта и даже бунт как таковой. В заявлении об отказе от обязательств раскрывается революция, сбросившая с себя спекулятивные покрова. Именно поэтому учение о вседозволенности стоит в самом центре переворота, произведенного гностиками в религиозной мысли. Мы можем усмотреть в этом учении изрядную долю высокомерия, желавшего исчерпать как помыслом, так и действием ту «отвагу», которой кичится гностик, уповающий на свою особую «духовную» природу. Люди и прежде бывали склонны упиваться большими словами, особенно в революционную эпоху.

Эти слова вполне применимы к радикальному саббатианству вообще и к франкизму, в частности. Нигилистический миф Яакова Франка представлял собой крайнюю форму развития гностической идеи. Понятно, что миф и реальная жизнь даже и в том поколении не могли соответствовать друг другу во всем: миф был радикальнее, чем поступки людей, хотя сам Франк был совсем не далек от того, чтобы полностью осуществить его на практике. Это видно из рукописи «Жизнеописание господина», бывшей в распоряжении Краусхара и пропавшей с тех пор. Но важнее для нас то, что подобный миф мог возникнуть и получить немалое распространение среди евреев гетто, воспринявших его как новую весть, несущую им «политическое и духовное освобождение». Именно так объяснял своему сыну основную задачу мистического движения образованный пражский франкист Гавриэль Поргес (примечательно, что эти слова были сказаны им уже после смерти Франка). Мир иудаизма полностью разрушился в сердцах людей, которые могли узреть в этом нигилистическом мифе ответ на свои проблемы, даже если сами они не прошли весь «путь» до конца или, может быть, вовсе не пытались встать на него, оставаясь усердными в исполнении заповедей «иудеями».

VIII

Мы, наверное, никогда не узнаем причину следующего таинственного явления: почему большинство саббатианцев в Подолии обратилось, вслед за своим учителем, в чужую религию, тогда как саббатианцы в западных странах, большинство из которых также признавало авторитет Яакова Франка, остались частью еврейского общества? У нас нет достаточных сведений для того, чтобы пролить свет на эту проблему, имеющую немалое значение в контексте последующей еврейской истории на Западе. Мы можем лишь строить в данной связи какие-то предположения, не имея конкретных доказательств. Возможно, что определяющим фактором здесь явился разный социальный состав различных саббатианских групп. Многие саббатианцы в Подолии принадлежали к беднейшим слоям населения; среди обратившихся в католицизм большинство составляли люди необразованные (хотя и знатоков Торы среди них тоже было немало). В то же время саббатианцы, жившие в австрийских землях, принадлежали по преимуществу к социальному слою мелких хозяев, причем многие из них были глубоко укоренены в раввинистической культуре.

Подобно большинству сект, саббатианство держалось на семьях, а не на одиночках. Мы и сегодня еще можем доказать, что семьи, имевшие репутацию саббатианских в 1740 году, оставались приверженными «святой вере» даже и шестьдесят с лишним лет спустя, причем были среди них и весьма уважаемые семьи. Исторический иудаизм стал для этих людей облачением «веры». Не все они стали последователями Франка, хотя пражская община франкистов была духовно сильнейшей среди всех саббатианских групп и вела интенсивную пропаганду. Весьма вероятно, что многие саббатианцы, бывшие прежде последователями р. Йонатана Эйбеншюца, остались верны тем моделям религиозного поведения, которые сложились у них на раннем этапе. Во всяком случае, факты таковы: число обращавшихся в чужую религию было в этих кругах совершенно мизерным, близким к нулю. Многие в этих кругах стремились достичь «святого знания Эдома», но – не проходя через христианские ворота.

И все же мы наблюдаем параллельное развитие в различных саббатианских группах после смерти Франка. Из доступного нам материала к этому последнему периоду в истории саббатианства относятся четыре основных документа: 1) написанная крестившимся «верующим» в Оффенбахе книга «Пророчество Исайи»; 2) большая экзегетическая проповедь на молитву Алéну лешаббéах [62], перепечатанная Вессели из крупной франкистской рукописи; 3) франкистские послания, пересказанные Петером Беером; 4) комментарий к «Эйн Яаков» , обнаруженный д-ром Х. Броди, когда тот был главным раввином Праги. Все эти документы принадлежат одному духовному миру; единственным различием между ними является то, что крестившийся франкист восхваляет крещение, бичуя «пророческим» языком народ Израиля и его учителей, тогда как «иудейские» авторы не касаются этих вопросов. Во всех документах удивляет сила веры и энтузиазм, выказываемый франкистами в связи с их учением. Они искренне верят и живут в соответствии со своей верой. В томе, содержащем комментарий к «Эйн Яаков» , приводится также истолкование молитвы Халлéль [63], написанное пражским франкистом. Для этого краткого текста характерны радость веры и трогательная полнота религиозного чувства, его автор с ликованием благодарит Бога за «освобождение свое и искупление души своей». И если кто-то заметит, что этот автор, как и большинство саббатианцев в австрийских землях, не знал Франка лично, то об авторе «Пророчества Исайи», столь же восторженно переживающем свое освобождение, этого сказать нельзя. Он знал Франка лично - и видел в нем живое воплощение Бога, «Яакова истинного, не умершего» [64].