Джон Бартон - История Библии. Где и как появились библейские тексты, зачем они были написаны и какую сыграли роль в мировой истории и культуре [litres]

Слегка экстраполировав библейский текст, пусть и без оснований, и предположив, что его контекст – царский двор, описанный нами выше, Эрик Хитон так изображает портрет человека, представленного в Книге Притчей:

Человек Книги Притчей – целеустремленный мещанин… Он не отождествляет себя ни с богатыми, ни с бедными… и ему не по нраву, когда люди разного положения лицемерят и скрывают свою суть… Он знает, что деньги – это не главное, что в жизни есть многое и помимо них, и хочет верно расставить приоритеты. И более того, у него есть дом и семья, он думает о них, стремится уберечь их от опасности… Его поддерживает необычайно преданная искусница-жена. Она не только готовит трапезу и чинит одежду детям, но и непрестанно работает, желая принести побольше в дом. Человек Книги Притчей уверен, что для кого-то в его положении жена неимоверно важна. Он придает огромное значение миру в семье и сочувствует тем, у кого «сварливая жена в пространном доме», где дети все время противоречат отцу и печалят мать… Именно поэтому он решает, что будет строг к своим сыновьям – и вобьет в них немного здравого смысла… Человек Книги Притчей открыт и весел, он говорит то, что думает, и делает все, что в его силах, лишь бы все жили в добрососедстве… Врагам, считает он, не нужно мстить – с ними следует поступать столь же великодушно, как и с теми, кто в нужде. Он не намерен отрицать, что имеет свои принципы, но предпочитает говорить о себе как о «человеке дела», для которого всецело важен результат, даже если ради него порой приходится чем-то и поступиться. Скажем, бывают случаи, когда взятка действует «как драгоценный камень», и закрыть на это глаза – единственный разумный выбор… Такой вот он реалист, и в этом секрет его успеха… В конце концов важнее всего именно эти «тайны мастерства», рожденные из опыта и навыка усердно мыслить [4].

Да, возможно, это уже чересчур – так дотошно систематизировать поучения Книги Притчей: их послания довольно переменчивы, да и часто они, как мы видели, «тянут в разные стороны», – но все же это описание вполне согласуется с изысканным и утонченным духом книги.

Если в Книге Притчей диалог ведется скрыто, то в двух других учительных текстах Ветхого Завета, Книге Иова и Книге Екклесиаста, он совершенно откровенен. И к богословию они обе гораздо ближе, чем самые религиозные изречения в Книге Притчей. В них заданы прямые вопросы о сути и характере Бога – причем имя Яхве редко звучит в Книге Иова и ни разу не появляется в Книге Екклесиаста. Книга Иова, практически несомненно возникшая в эпоху владычества персов, диалогична в самом прямом смысле. К повествованиям здесь относятся только пролог и эпилог, рассказывающие привычную историю о человеке, которого преследует сатана, или «противник» – своего рода небесный «адвокат дьявола», желающий проверить набожность Иова. А главный корпус книги составлен из трех диалогических циклов. Беседуют Иов и трое его друзей: Елифаз, Вилдад и Софар, – а потом вступит и четвертый, Елиуй (но это, вполне возможно, поздняя вставка). Подобное в духе ранних трагедий школы Эсхила: каждый персонаж произносит заученную речь, которая не обязательно соединяется с предыдущими, но преследует свою цель. После каждой речи Иов произносит свои реплики, но, опять же, редко дает ответ на заданные ему вопросы. Все речи построены как притчи, а иногда даже звучат прямые цитаты из Книги Притчей и Псалтири. В одной поразительной реплике Иов как будто пародирует псалом:

Что́ есть человек, что Ты помнишь его,

и сын человеческий, что Ты посещаешь его?

Что такое человек, что Ты столько ценишь его

и обращаешь на него внимание Твое,

посещаешь его каждое утро,

каждое мгновение испытываешь его?

Там, где Псалмопевец поражен тем, сколь Бог заботится о сотворенных Им людях, Иов скорбит о том, что Бог проявляет к человечеству столь навязчивый и непрошеный интерес.

Во всей книге звучит главная тема беседы: почему Иов, явно невинный и набожный, страдает от страшных болезней, разорен и презираем? Друзья предлагают ответы на эту загадку, и их версии согласуются с общим тоном Книги Притчей. Возможно, в Иове больше зла, нежели кажется? («Верно, злоба твоя велика, и беззакониям твоим нет конца», Иов 22:5). Или его испытывают? («Блажен человек, которого вразумляет Бог, и потому наказания Вседержителева не отвергай», Иов 5:17). Или, может, его страдания окажутся краткими и вскоре забудутся, когда Бог вернет ему здоровье и благополучие? («И если вначале у тебя было мало, то впоследствии будет весьма много», Иов 8:7). Иов отвергает все эти ложные объяснения. Кульминация книги – появление Бога (в чем-то оно сродни deus ex machina греческих трагедий). И Бог саркастически говорит Иову, что тот ничего не знает, ибо ничтожен в сравнении с мощью Создателя:

Где был ты, когда Я полагал основания земли?

Скажи, если знаешь.

Кто положил меру ей, если знаешь?

или кто протягивал по ней вервь?

На чем утверждены основания ее,

или кто положил краеугольный камень ее,

при общем ликовании утренних звезд,

когда все сыны Божии восклицали от радости?

Но кроме того, Бог исцеляет Иова, благословляет его и таинственно провозглашает, что Иов «говорил верно», а его друзья – нет (Иов 42:8). Книга остается сокровенной – и показывает, что даже в учительном тексте, темой которого откровенно избраны притязания самой традиции мудрости, мы не находим окончательного разрешения затронутых богословских проблем. В этом Книга Иова отличается от сходных трудов на всем Древнем Ближнем Востоке, например от вавилонского текста, который начинается со слов: «Восхвалю я Господа мудрости» [5]. В последнем ясно сделан совершенно иной вывод: страдающий праведник поистине виновен в грехах против богов.

Книга Екклесиаста (Кохелет) пронизана сомнениями в еще большей мере, нежели Книга Иова. В целом она стремится найти глубинный смысл жизни – и отрицает, что это возможно. Все – «суета», на иврите, гевель – «бессмыслица», «нелепость». И дело не в том, будто мы зря тщеславимся из личной гордыни. Все просто по природе своей напрасно, тщетно и ни к чему не ведет. Даже знаменитый отрывок про «всему свое время» в контексте становится иллюстрацией к неизбежности бессмысленных событий – и это ясно, когда мы приведем его с последней строкой (которую часто опускают).

Всему свое время, и время всякой вещи под небом:

время рождаться, и время умирать;

время насаждать, и время вырывать посаженное;

время убивать, и время врачевать;

время разрушать, и время строить;

время плакать, и время смеяться;

время сетовать, и время плясать;