Хьюстон Смит - Мировые религии. Индуизм, буддизм, конфуцианство, даосизм, иудаизм, христианство, ислам, примитивные религии

Так почему же все упомянутое не попало на последующие страницы? Мой ответ настолько прост, что может прозвучать наивно. Эта книга о ценностях. Вероятно, за всю историю человечества плохой музыки было написано не меньше, чем хорошей, но мы ведь не ждем, что в программе музыкального образования обеим будет уделено одинаковое внимание. Мы ценим время, поэтому полагаем, что в такой программе будет представлено наилучшее. Схожей стратегии я придерживался в отношении религии. В одной недавней книге по правоведению ее автор признавался, что писал ее с любовью к закону. Если уж нечто столь обезличенное, как закон, смогло пробудить любовь в одном авторе, не следует удивляться тому, что религия – опять-таки, в своих лучших проявлениях, – пробудила те же чувства в другом. Кто-нибудь, возможно, увлечется попытками определить, чем является религия во всей своей целостности – благословением или проклятием. Такую цель я перед собой не ставил.

После пояснения, в чем заключалась моя цель – мировые религии в их наилучшем проявлении, – позвольте заметить, что это наилучшее я начну рассматривать с того, что к нему не относится. У Линкольна Стеффенса есть притча об одном человеке, который взошел на вершину горы, встал там на цыпочки и ухватил Истину. Сатана, ожидая неприятностей со стороны этого выскочки, отправил проследить за ним одного из своих прихвостней, но когда этот демон с тревогой сообщил, что задуманное человеку удалось – он-таки завладел Истиной, – сатана остался невозмутим. «Не волнуйся, – зевнул он. – Я подобью его узаконить ее».

Этот рассказ помогает отделить то лучшее, что есть в религиях, от того, что в них сомнительно и допускает двойное толкование. Воодушевляющие теологические и метафизические истины мировых религий богодухновенны, что готова доказывать эта книга. Институты же, особенно религиозные институты, – другое дело. Основанные людьми с присущими им слабостями, институты возведены как из пороков, так и из добродетелей. Когда пороки – к примеру, преданность «своей» группе против преданности «чужой», – начинают преобладать, итоги могут оказаться ужасающими вплоть до предположения (как заметил какой-то остряк), что самой крупной ошибкой, какую когда-либо делала религия, было связаться с людьми. Вообще-то это неверно: если чуждаться людей, никакого следа в истории не оставить. Имея выбор – остаться в виде бесплотных возвышенных мудрствований или войти в историю путем узаконивания этих идей, – религия предпочла более мудрый путь.

Эта книга с уважением относится к этому выбору, не прослеживая его истоки: как я уже сказал, она посвящена отнюдь не истории религий. Она во многих отношениях идет более легким курсом и берет у этой истории лучшее – те истины, которые хранятся в религиозных институтах и в свою очередь, эти же институты поддерживают. Если просеять религии на предмет этих истин, они предстают перед нами в ином, более чистом виде, становятся мировыми традициями мудрости. («Где мудрость, которую мы потеряли в знанье? Где знанье, которое мы потеряли в сведеньях?» [3] Пер. А. Сергеева. – Прим. пер . – Т. С. Элиот). И они приобретают сходство скорее с банками данных, вмещающими очищенную от плевел мудрость человеческого рода. Поскольку данная книга сосредотачивает внимание на этих сокровищницах, ее можно было бы назвать «Мировые традиции великой мудрости».

4. И наконец, это не книга по сравнительному религиоведению. Она не пытается сравнить достоинства религий. Любым сравнениям присущ неприятный оттенок, а самые неприятные из всех – сравнения религий. Так что здесь не высказывается предположений, будто бы одна из религий в чем-то превосходит остальные, или, если уж на то пошло, не имеет такого превосходства. «Никому из ныне живущих, – отмечал Арнольд Тойнби, – не хватит знаний, чтобы с уверенностью назвать одну религию более великой, чем все остальные». Я пытался прояснить лучшее, что есть в каждой вере, показав ее так, как ее воспринимали ее самые впечатляющие приверженцы. Сравнениями читатели могут заняться самостоятельно, если пожелают.

Объясняя, чем эта книга не является, я уже начал было рассказывать о том, что она собой представляет, но позвольте выразиться точнее:

1. Эта книга стремится объять необъятное – целый мир. В каком-то смысле, разумеется, это стремление обречено на провал. Даже вытянутой до предела единственной пары рук недостаточно, да и ноги надо на что-нибудь ставить. Начну с очевидного: книга написана на английском языке, что в некоторой степени служит точкой привязки с самого начала. Далее идут перекрестные ссылки, введенные ради простоты выхода на чужое поле. Здесь есть притчи из Китая, легенды из Индии, парадоксы из Японии, но большинство примеров с Запада: строчка из Шекспира, стих из Библии, установка из психоанализа – цитаты из Элиота и Тойнби в тексте уже попадались. Но если не считать особенностей стиля, эта книга неисправимо западная, рассчитанная на современное западное мышление. Таково мышление автора, в данном вопросе у него не было выбора, однако следует принять этот факт с пониманием, что книга получилась бы другой, будь она написана дзэн-буддистом, мусульманином-суфием или польским евреем.

Следовательно, у этой книги есть дом – дом, двери которого распахиваются свободно, база, откуда можно пускаться в путешествия и возвращаться обратно, только чтобы вновь двинуться дорогой исследований и воображения, – а может, и совершить настоящее странствие. Если возможна ностальгия по миру, даже по тем местам, где никогда не был и, скорее всего, никогда не побываешь, эта книга – порождение именно такого чувства.

Мы живем в потрясающем столетии. Не буду сейчас упоминать о невероятных открытиях науки и тонкой, как лезвие бритвы, грани между обреченностью и исполнением желаний, к которой они нас толкают, и лучше поговорю о том, как по-новому теперь взаимодействуют народы мира. Страны, расположенные на другом конце мира, стали нашими соседями: Китай – напротив, через улицу, Ближний Восток – за углом. Повсюду юные туристы с рюкзаками, а домоседов балуют бесконечным потоком книг, документальных фильмов и рассказов приезжих из-за границы. Мы слышим, что Восток и Запад «сходятся вместе», но это еще мягко сказано. Их бросает друг к другу, швыряет с силой атомов, со скоростью реактивных самолетов, со всем беспокойством разума, которому не терпится узнать, как живут другие. Оглядываясь на наш век, историки, возможно, будут вспоминать его не за полеты в космос и не за высвобождение ядерной энергии, а как время, когда люди мира впервые стали воспринимать друг друга всерьез.

Перемены, которых эта новая ситуация требует от всех нас – от тех, кого внезапно выбросило из города и страны на мировую арену – ошеломляют. Две тысячи пятьсот лет назад только такой исключительный человек, как Диоген, мог заявить: «Я не афинянин и не грек, а гражданин мира». Сегодня мы все должны постараться сказать о себе именно так. Мы приблизились к моменту в истории, когда каждый, кто является только японцем или американцем, только жителем Востока или жителем Запада, лишь наполовину человек. Другой половине, которая пульсирует в унисон со всем человечеством, еще только предстоит родиться.