Вячеслав Сорокин - Христианство и зло

Вопрос, в какой мере зло присуще христианству, главный вопрос, разделяющий сторонников и противников христианства на две враждебные партии. Легко установить, сторонник ли человек христианства: в этом случае он не будет считать христианство повинным в масштабном зле. Противниками и сторонниками христианства становятся как раз по тому основанию, считают ли причастность христианства ко злу значительной или несущественной. Небольшие погрешения христианству прощаются, особенно если им можно противопоставить заслуги. При отсутствии у христианства заслуг и при наличии только злых дел никто бы не захотел стать христианином.

Такова общая формальная сторона дела, которая дополняется фактической стороной – теорией и практикой христианства. Тут возможны, по крайней мере, четыре случая: теория и практика христианства хороши; теория христианства хороша, а практика плоха; и теория, и практика христианства плохи; теория христианства плоха, а практика хороша. Четвёртый случай, как самый маловероятный, можно исключить из рассмотрения. Из оставшихся трёх случаев только в первом – теория и практика христианства хороши – исключается возможность для христианства быть злом. Если теория и практика христианства хороши, исключено, что могут быть недовольные им. Из того факта, что у христианства есть противники, и их много, сообразно значениям понятий вытекает, что, по крайней мере, для этих людей христианство причастно ко злу, а какова степень этой причастности, вопрос особый.

Значениями понятий мышление так же принуждается к однозначным выводам, как и реальными положениями дел. Но нам нет необходимости углубляться в вопрос о различии между выводами из значений понятий и выводами из фактов. Выше были отвергнуты как маловероятные два положения дел: когда теория плоха, а практика хороша; когда теория и практика хороши, а явление (христианство) тем не менее плохо. Остаются два положения дел, которые должны быть рассмотрены в контексте взаимоотношений христианства и зла: когда теория хороша, а практика плоха, и когда и теория, и практика плохи. Наименее вероятным представляется второй случай. В общем мнении, даже во мнении тех, кто отвергает христианство по другим причинам, утвердилось представление о высоких этических ценностях христианства. Если религия или идеология преследует всеми одобряемые цели, но практические результаты оказываются незначительными или даже обратными ожидаемым, эта неудача в какой-то мере оправдывается положительным характером замысла. То, что замысел в данном случае не получилось осуществить, трагедия, а не преступление. Так на повестке дня оказывается вопрос вины христианства: можно ли возлагать на него ответственность за эту неудачу, и если нет, то кто ответственен за неё. Даже если причастность христианства ко злу в рамках его практики однозначно выявлена и подтверждена, из этого ещё нельзя сделать заключение о безусловной вине христианства: оправданием ему может служить красота его идеалов и принципов. Именно эта точка зрения на христианство наиболее распространена и разделяется всеми его сторонниками: несмотря на практические трудности и проблемы с воплощением христианских ценностей и принципов в жизнь, сами эти ценности и принципы нисколько не утрачивают через это своего положительного характера и продолжают оставаться для человека важнейшим духовным ориентиром.

По сравнению с этим взглядом, оставшаяся точка зрения, сообразно которой и теория, и практика христианства плохи, разделяется немногими. Для автора она представляет по разным причинам особый интерес, и этой точке зрения будет уделено главное внимание в предлагаемом сочинении. Вопрос, который в данном случае встаёт сам собою, может быть сформулирован так: какая из двух точек зрения ближе к истине – та, что теория христианства хороша, но его практика расходится с его теорией, или та, что и теория, и практика христианства плохи, что негодная практика в данном случае есть лишь естественное и необходимое следствие негодной теории.

В любви можно видеть главный определяющий принцип всех дел и поступков человека. Но не в той любви, которая воспевается поэтами и охотно обсуждается философами, не в эротической любви; и не в любви к ближнему, которой требует от человека Христос, но в любви к себе и собственному благу . Любовь к себе не противоречит заповеди любить ближнего. Эта заповедь была бы невыполнима, если бы в любовь человека к себе уже не была включена как её составляющая любовь к другому. На отношении любви к другому держится очень многое и для самого любящего. Любовь к другому благо для обоих. Но есть ли заслуга в таком отношении к другому, благодаря которому человек счастлив сам? Если любовь к другому благо для любящего, в ней так же нет заслуги, как нет заслуги в любви к себе.

Порой любовь отрицательная ценность – в тех случаях, когда её не желают. В основании любого доброго дела должна лежать не только готовность его совершить, но и готовность его принять. Любовь не возникает без причины, а если причина есть, она возникнет с необходимостью, поэтому требование любить ближнего абсурдно: человека, не заслуживающего любви, не полюбят, а если он заслуживает любви, он уже любим. Заповедь любви может быть неприемлема для обеих сторон, если она одного обязывает дать то, что он не может дать, а другого принять то, что он не хочет иметь. Достаточно представить себя на месте человека, которого любят все и оказывают ему принятые в таких случаях знаки внимания, чтобы понять и почувствовать, как нежеланна может быть такая любовь. Если заменить заповедь любви на заповедь ненависти, ничто не изменится для человека: ненависть к другому против воли так же невозможна, как и любовь, и её так же абсурдно требовать.

Другому важна не наша любовь, но благо, связанное с ней, а его он может получить от нас независимо от того, любим мы его или нет. Но когда любовь сама по себе благо, как любовь между мужчиной и женщиной, её хотят ради неё самой. Такой любви тем более абсурдно требовать. Она не подчиняется воле, и человек любит, даже если не хочет любить, либо не любит, хотя хотел бы любить. Благо того, кого любят, это и благо любящего. Мать счастлива благом своего ребёнка, и так же счастлив друг благом друга, а коллега благом коллеги, к которому он благожелателен. Называть ли такую любовь эгоистической, другой вопрос, но такой любовью держится мир.