Мирча Элиаде - История веры и религиозных идей. Том 1. От каменного века до элевсинских мистерий

В "Эпосе о Гильгамеше" мы видим драматическую картину человеческой судьбы, определяемой неизбежностью смерти. С другой стороны, этот первый шедевр мировой литературы дает понять, что некоторые могут рассчитывать на бессмертие без помощи богов при условии, что выдержат ряд испытаний типа инициации. С этой точки зрения история Гильгамеша — это скорее повесть о провале инициации.

К сожалению, нам неизвестен ритуальный контекст месопотамской инициации, если предположить, что он существовал. Инициатический смысл поисков бессмертия надо расшифровывать по особости испытаний, которым подвергся Гильгамеш. Романы о короле Артуре представляют ту же ситуацию, они тоже изобилуют символами и посвятительными мотивами, хотя невозможно определить, составляют ли они прямой ритуальный сценарий, воспроизводят ли кельтскую мифологию, сакральное герметическое знание или просто являются плодом воображения. Но в случае этих романов мы, по крайней мере, знаем посвятительные традиции, которые предшествовали их написанию, в то время как предыстория сценария инициации, предположительно заключенного в похождениях Гильгамеша, нам неизвестна. Утверждается, и не без оснований, что аккадская религиозная мысль делает акцент на человеке. В конечном счете, история Гильгамеша парадигматична: она заявляет о непрочности человеческого существования, о невозможности даже для героя достичь бессмертия. Человек сотворен смертным, и сотворен единственно для услужения богам. Эта пессимистическая антропология была сформулирована уже в "Энума элиш", и мы обнаруживаем ее же в других важных религиозных текстах. "Диалог хозяина и слуги" кажется продуктом нигилизма, усугубленного неврозом: хозяин не знает даже, чего он хочет. Он подавлен тщетой всякого человеческого усилия: "Поднимись на возвышения старых руин и пройди их вдоль и поперек, посмотри на людские черепа прошлых времен и нынешние: кто здесь злодей, а кто милостивый благодетель?". [170] A Pessimistic Dialogue between Master and Servant, строка 84; перев. R.H. Pfeiffer. — ANET, p. 438.

В другом знаменитом тексте, "Диалоге о человеческом ничтожестве", который называют "Вавилонским Экклезиастом", отчаяние еще горше. "Курит ли благородный лев, насытившись лучшим мясом, фимиам, чтобы утешить свою богиню?.. А я, разве я уклонялся от жертвоприношений? [Нет], я молился богам, я приносил положенные жертвы богиням…" (строка 51 и сл.). С самого детства этот добродетельный человек старался понять мысль бога, скромный и благочестивый, он внимал богине. Между тем, "бог дал мне вместо богатства скудость" (строка 71 и сл.). И, наоборот, негодяй и безбожник разбогател (строка 236). "Толпа прославляет слово знаменитости, поднаторевшей в преступлениях, но унижает существо скромное, не совершавшее насилия". "Злодей оправдан, а добродетельного преследуют. Разбойнику достается золото, а слабый тем временем голодает. Могущество дурного человека они укрепляют, а немощного губят, слабого сокрушают" (строка 267 и сл.). [171] A Dialogue about human misery, перев. Pfeiffer. — ANET, pp. 439–440.

Это отчаяние идет не от размышлений на тему тщеты человеческого существования, но от чувства общей несправедливости: плохие люди торжествуют, молитвы не помогают, боги кажутся безразличными к человеческим делам. Со II тысячелетия схожие духовные кризисы происходят и в других местах (в Египте, Израиле, Индии, Иране, Греции) с разными последствиями, поскольку реакция на нигилистические переживания этого типа варьируется в зависимости от специфического для каждой культуры религиозного духа. Но в месопотамской мысли боги не всегда оказываются бесчувственными. В одном из текстов описаны физические и умственные страдания невинного человека, которого сравнивали с Иовом. Это настоящий праведник; он страдает, лишенный помощи богов. Бесчисленные болезни превратили его в существо, "погрязшее в собственных нечистотах". Близкие уже оплакивали его как мертвого, когда в ряде снов ему открылось, что Мардук его спасет. Словно в экстатическом трансе, он собственными глазами видит: бог уничтожает демонов его болезни и вырывает из его тела боль, как с корнем вырывают растение. В итоге праведник, уже здоровый, выражает благодарность Мардуку, пройдя ритуально через 12 дверей его храма в Вавилоне. [172] I will praise the Lord of Wisdom, перев. Pfeiffer. — ANET, pp. 434–437.

В конечном счете, делая акцент на человеке, аккадская религиозная мысль показывала пределы человеческих возможностей. Расстояние между богом и человеком непреодолимо. Но при этом человек не замкнут в своем одиночестве. Во-первых, он причастен стихии духовности, которую можно считать божественной: это его «дух», илу (букв. "бог"). [173] Это наиболее важный элемент личности. Другие — это иштару (его судьба), па-массу (его индивидуальность; похоже на статую) и шеду (сравнимо с "гением"); ср.: A.L. Oppenheim. Ancient Mesopotamia, pp. 198–206. Затем у него есть надежда посредством ритуалов и молитв получить благословение богов. И главное, он знает, что составляет часть вселенной, проникнутой гомологиями: он живет в городе, представляющем собой imago mundi, где храмы и зиккураты выступают как Центры Мира. Тем самым обеспечивается сообщаемость человека с небом и богами. Вавилон был Баб-ил-ани, "Воротами богов", поскольку именно в этом месте боги сходили на землю. Очень многие города и святилища назывались "Связью Неба и Земли". [174] Ср.: Eliade. Le Mythe de l'éternel retour, p. 26 sq. Другими словами, человек жил не в замкнутом мире, отделенном от богов и полностью изолированном от космических ритмов. Кроме того, система соответствий между Небом и Землей позволяла понять и земные реалии, и влияние на них небесных прототипов. Вот пример: поскольку каждой планете соответствовал какой-то металл и какой-то цвет, все, что было окрашено, находилось под влиянием какой-либо планеты. Но каждая планета принадлежала какому-то богу, который тем самым оказывался представлен соответствующим металлом. [175] Золото соответствовало Энлилю, серебро — Any, бронза — Эйя. Поскольку Шамаш заменил Энлиля, он стал «покровителем» золота; ср.: В. Meissner. Babylonien und Assyrien, II, pp. 130 sq., 254. В результате, ритуальным образом манипулируя тем или иным металлическим предметом или полудрагоценным камнем определенного цвета, человек считал, что попадает под покровительство того или иного божества.

Наконец, многочисленные техники прорицания, большая часть которых была развита в аккадскую эпоху, давали возможность узнать будущее. Считалось, что таким образом можно избежать некоторых несчастий. Разнообразие техник и значительное количество оказавшихся доступными письменных документов свидетельствует о престиже, котором пользовалось гадание во всех социальных слоях. Наиболее разработанным из методов было гадание на внутренностях жертвенного животного, самым же дешевым — гадание на воде: в воду заливалось немного масла (или наоборот), и толковались «знаки», которые можно было прочесть по формам пятен, образуемых двумя жидкостями. Астрология, развившаяся позже других техник, практиковалась главным образом в окружении правителей. Что касается толкования снов, то его к началу II тысячелетия дополнили методами «отвода» дурных предзнаменований. [176] J. Nougayrol. La divination babylonienne, особ. р. 39 sq.